Жертва
Шрифт:
*
Изба старосты Фёдора Булдакова была большой, добротной, что явно указывало на зажиточность хозяина. «С этим, пожалуй, надо держать ухо востро», - тут же решил Колычев, припомнив кулаческие восстания в восемнадцатом и расправу над членами волисполкома. Как знать, не назревает ли и тут нечто подобное?
Староста нашёлся во дворе, правил косу. Увидев гостей, отложил занятие и застыл изваянием, с лёгким прищуром рассматривая прибывших. Невысокий, крепко сколоченный, с блеклыми, чуть рыжеватыми волосами. Скуластое, покрытое
– Вот, Фёдор-агай, привёз тебе начальника из города, - отрапортовал Кузьма, стаскивая с головы картуз.
Колычев выступил вперёд, представился, староста в ответ назвался сам, всё так же буравя гостя пристальным взглядом. Ответил, предвосхищая многие вопросы:
– Мы его хоронить не стали, вас ждали. В церковь пока отнесли.
Колычев коротко кивнул и спросил:
– Обнаружил его кто?
– Дети Лукиных, Катька с Колькой, - ответил Фёдор.
– За ягодой в лес пошли и увидели.
– Поговорить с ними надо, - произнёс Колычев.
– Но сначала на тело взгляну. Проводите, куда следует.
*
Церквушка, как и полагается, стояла на залитом солнцем пригорке. За нею притулилась приземистая изба - школа.
– Тр-р-р-р! Стой!
– скомандовал Кузьма кобыле, натягивая вожжи.
Лошадь покорно встала, помахивая хвостом и отгоняя назойливых мух. Колычев соскочил с телеги и размашистым шагом направился к церкви. Чуть помедлив, следом за ним пошли и Гондырев с Булдаковым. Тихо скрипнула церковная дверь, будто вздохнула, сетуя на что-то. Комиссар без церемоний шагнул внутрь, в безмятежный полумрак и тишину, под взгляды святых, то ли печальные, то ли осуждающие. Теплилась лампада перед ликом Богородицы, у изображения которой замер человек в рясе.
– Прекратить!
– рявкнул Колычев, даже не разобравшись, что происходит и что именно стоит прекратить.
– Кто позволил?
Его голос взорвал хрупкую тишину, рванулся ввысь, к сводам, прокатился бесстыдным эхом по всем закоулкам. Человек у иконы вздрогнул и оглянулся. Окинул удивлённым взглядом Колычева, перевёл взгляд на стоящих позади него вотяков. Снова отвернулся к иконе, прошептал что-то одними губами, неспешно перекрестился и только после направился к пришедшим.
– Здравствуйте, отец Сергий, - подал голос Фёдор.
– Комиссар прибыл. К покойному.
– Здравствуйте, люди добрые!
– поздоровался отец Сергий, останавливаясь возле них.
Голос у него был низкий, глубокий, словно обволакивал собеседника, обезоруживал и располагал к неспешной беседе. Колычев нервно дёрнул плечом, будто сбрасывая окутавшее было его спокойствие, как сбрасывают участливо положенную на плечо руку.
– Кто разрешил панихиду устраивать?
– спросил комиссар, но уже сдержаннее, чем собирался.
– Помилуйте, никто панихиду не устраивал и не собирался, - ответил отец Сергий и жестом попросил всех выйти на улицу.
– Отец Сергий, - представился он, оказавшись снаружи.
– В миру - Сергей Иванович Зайцев.
Колычев представился тоже и тут же перешёл к делу:
– Мне следует немедленно осмотреть тело, чтобы составить протокол. Произошло зверское убийство, и я это дело просто так не оставлю.
Отец Сергий внимательно глянул на собеседника синими глазами, какая-то тень лишь на миг заслонила его лицо и тут же исчезла. Он кивнул:
– Если вам угодно осмотреть покойного, я распоряжусь, чтобы его перенесли в школу.
– Не нужно никуда переносить!
– отрезал Колычев.
– Прямо на месте и осмотрим.
На открытое, усеянное едва заметными веснушками лицо священника снова набежала тень, задержалась чуть дольше, коснулась золотисто-русых бровей, на миг сведя их вместе, но вскоре растаяла, уступив место смирению.
– Как вам будет угодно, - ответил отец Сергий, чуть склонив голову.
– Если у вас нет ко мне вопросов, я вас оставлю.
– Не хотите присутствовать при осмотре?
– Колычев сощурился.
– Дела, - коротко ответил Сергей Иванович и неспешно удалился, сопровождаемый колким подозрительным взглядом оппонента.
*
Трупный запах ударил в нос, как только приподняли крышку гроба. От нестерпимой вони не спасало даже то, что тело обложили камфарой. Фёдор с Кузьмой, снимавшие крышку, дрогнули от вида обезображенного трупа, чуть не выронили её. Колычев поморщился, но глаз не отвёл. И не такое на фронте доводилось видеть. Он склонился к покойнику, деловито раздвинул складки савана, обнажая тело, уже тронутое тлением. Богородица печально взирала на него сверху.
– Доброго здоровья!
– голос в густой тишине храма прозвучал столь неуместно и бесстыдно громко, что Фёдор с Кузьмой дружно охнули, и даже Колычев вздрогнул от неожиданности, на мгновение решив, что это покойный поприветствовал его.
Выпрямился и раздражённо оглянулся через плечо. В дверях стоял долговязый человек в потрёпанном сером сюртуке, накинутом поверх домотканной рубахи, штаны были заправлены в сапоги. Шляпу он снял и держал в руке. Колычев окинул его цепким взглядом, отмечая худощавое лицо, светлую полоску усов под тонким, с небольшой горбинкой носом, оттопыренные слегка уши, торчащие из светлых жиденьких волос.
Человек шагнул вперёд, перекладывая шляпу в левую руку, а правую протягивая для рукопожатия.
– Сомов Андрей Алексеевич, - представился он.
– Школьный учитель. Из ссыльных. А вы, стало быть… э-э-э…
Колычев назвался, отвечая на крепкое рукопожатие. Сомов кинул быстрый взгляд на стоящих в стороне вотяков и произнёс:
– Мил люди, вы бы вышли на двор, право слово, нечего здесь смотреть. Один тлен и уныние. А нам с товарищем комиссаром потолковать не мешало бы. Тет-а-тет, так сказать.