Жесть
Шрифт:
— Пендаль?! У тебя уже глюки, соня!
— Орать не надо, зассыха. Рука — значит, пендаль. Пошли девять метров считать.
— Пенальти — только если рука была в штрафной! — обиженно заорал квази-гомосексуалист [9] . — Не в атаке же!
— А ты вообще молчи, педик. Здесь тебе не большой футбол. Рука считается по всему полю, всегда так было.
«Зассыха» вдруг подскочил к «соне», сорвал с его безрукавки горсть значков и зашвырнул их на газон. Это были гербы городов из серии «Серебряного кольца». Ценная подборка. «Соня», ни слова не говоря, сорвался с места и зайцем поскакал собирать свои сокровища.
9
Квази — как бы (лат.)
Зассыха и Педик подступили к оставшемуся.
— Говоришь, мутный, рука была?
Глаза у того забегали. Он попятился — и тут же получил удар под дых…
Два санитара, призванные следить за порядком, грелись неподалеку на солнышке. Разморенные, они ни во что не вмешивались. Пациенты-мужики сгрудились в кучу — потерянно смотрели на раздухарившихся пацанов. Зассыха с Педиком, развивая успех, схватили Мутного за передние конечности (один — за левую, второй — за правую), протащили его пару-другую метров и с размаху воткнули в штангу ворот.
Санитары дружно поднялись.
— Эй, психи! Чего творите?
Кто-то из нормальных пациентов не выдержал: заколыхался, прижав руки к груди, и давай монотонно повторять:
— Надо прекратить… Надо прекратить…
Другой побежал кругами по двору, оглашая воздух радостными воплями:
— Война!.. Война!..
Из раскрытого окна второго этажа какая-то женщина закричала:
— Остановите их! Ну, кто-нибудь!..
Если бы пацаны вгляделись повнимательнее, они опознали бы в кричащей ту самую красотку, которую совсем недавно прочили во врачи и мечтали трахнуть. Однако не до того им было. Зассыха и Педик, азартно всхрапывая, пинали Мутного ногами. Соня, плюнув на потерянные значки, примчался назад и с ходу засадил Педику в затылок — обоими кулаками сразу. Тот пролетел несколько метров и упал лицом в асфальтовую дорожку. Два последних бойца сцепились, потеряв остатки разума. Соня мгновенно провел изумительную по исполнению подсечку, оседлал поверженного Зассыху и принялся месить кулаками беззащитную плоть.
Тут и санитары подоспели…
— Может это и к лучшему, — говорил Федор Сергеевич по пути назад. — Он сейчас крайне неадекватен. Помрачение сознания — зрелище не из легких… Такой выплеск возбуждения… Боюсь, придется увеличивать дозы. А то в следующий раз он вас примет за ангела или за адского паука, выползшего из бездны.
— Лучше за паука. Ангелов мне вчера хватило.
— Ангелов ей хватило… Простите. Вы упоминали про какого-то душевнобольного, который взял в заложники семью. Речь об этом?
— Да, трагедия в Орехове.
— Я слышал, вы лично в этом участвовали. Репортаж будете писать?
— Пока не решила. Слишком это… тяжело.
— Рассказать можете?
— А чего рассказывать? Застрелили человека… несчастного, совсем не злодея… его лечить надо было, а не выбивать ему мозги. Как закрою глаза, так вижу эту картину…
— Наверное, бывают ситуации, когда и пуля — лекарство. Знаете что… Если вам для статьи или репортажа понадобится комментарий профессионального психиатра — прошу.
— Спасибо, я подумаю.
Курить хотелось нестерпимо…
Проходили мимо окон. Опять стал виден больничный двор, правда, чуть с иного ракурса. Марина непроизвольно замедлила шаг, приостановилась. Двор был пуст, только асфальт в нескольких местах украшали неестественно красные пятна. Она содрогнулась.
Федор Сергеевич встал рядом.
— Да… Я вас такой себе и представлял, — с непонятной интонацией произнес он.
— Какой именно?
— Ну, мне рекомендовали вас… дескать, талантливая, смелая… добрая, ироничная…
— Господи, кто ж такое сказал-то? — обернулась к нему Марина.
— А так и есть… — он осторожно заглянул спутнице в глаза. — Идемте… Мариночка… Не смотрите туда, вам и без того хватает тяжелых зрелищ. А вы ведь плохо спите.
— Так плохо выгляжу, да? — спросила она, испытав внезапный укол раздражения.
— Нет, выглядите вы чудесно, а вот, эмоциональный фон у вас, похоже, гуляет…
Она пошла вперед, звонко впечатывая каблуки в паркет. Черт, черт, черт, думала она. Ну и неделя! Мало того, что сплошные неудачи, так еще каждый встречный норовит в душу забраться. Продезинфицированными пальцами. «Эмоциональный фон гуляет…» Нам про свои заморочки и самим все известно — и про поломанный сон, и про тоску эту поганую, и про… про все остальное…
— Здесь, простите, направо, — догнал Марину главврач.
— Я все удивляюсь, как кстати у вашего маньяка случилось буйство, — сварливо сказала она. — Стоило только появиться журналисту. Это странное совпадение, к вашему сведению, катастрофически подействовало на мой эмоциональный фон.
— Не ищите всюду заговор, это не ваши симптомы, — сказал господин Конов.
— А какие — мои симптомы?
— Извольте. Мы можем поговорить и об этом… если хотите.
— Что?! — Марина опять остановилась.
— То печальное обстоятельство, что вам нужна помощь, лично мне очевидно.
Помощь… Забавный поворот.
Ну и начальники попадаются в отдельно взятых психушках! Этот чудаковатый Федор Сергеевич, совершенно посторонний человек… что, между прочим, как раз и ценно… к тому же — известный врач, профессор… почему, собственно, нет?
Но хочу ли я? — спросила себя Марина.
Что ею двигало — любопытство или глубоко запрятанная надежда, — неважно. Повинуясь импульсу, она кокетливо осведомилась:
— Сколько вы берете за консультацию, профессор?
— Да пустяки. Душу.
Федор Сергеевич улыбнулся — впервые за все это время. Светлой улыбкой психиатра.
Кабинет главного врача был продолжением своего хозяина. На первый взгляд — стандартно-солидный, как у людей, но при этом — с явной претензией на эксклюзивность. Солидность и стандартность проявлялись в паркетном ламинате, устилавшем пол, в наличии современного стола, глубоких кожаных кресел и полированной «стенки». Претензия на «что-то этакое» была развешана по стенам. Картины.