Жестокий век
Шрифт:
Хадан поддержала братьев:
– Мы его спрячем в воз с шерстью. Никто не найдет.
– Ладно, – нехотя согласился Сорган-Шира.
Братья и Сорган-Шира свалили воз шерсти, Тэмуджин лег на дно телеги, и они снова сложили шерсть, затянули веревками.
На другой день опять нещадно палило солнце. Тэмуджин задыхался от жары, от запаха шерсти, страшился неизвестности. В полдень кто-то постучал по дну телеги.
– Это я, Чимбай. Они ищут тебя по юртам. Лежи тихо.
Тэмуджин достал из-за пазухи нож – подарок Джэлмэ,
Возле юрты послышались голоса. Кто-то быстро прошел мимо телеги.
– Тэмуджина ищете? – Это голос Сорган-Шира, он звучит с умильным подобострастием. – Хорошо ищите негодника. Вот здесь посмотрите. И там. Кто его знает, где ему взбредет в голову спрятаться. Говорят, парень больно уж хитрый.
Голоса приблизились к телеге.
– Чья шерсть?
– Моя. А сам я верный слуга высокочтимого Таргутай-Кирилтуха. Значит, и шерсть его.
– Развязывай веревки.
– Хорошо. Я сейчас. Узел затянулся… Фу, жарища какая! Кто может усидеть в шерсти в такую жарищу? Сейчас хорошо сидеть в прохладной юрте и пить кумыс.
– У тебя есть кумыс?
– И кумыс, и архи найдется. Вот проклятый узел. Разрезать веревку жаль.
– Брось. В такую жару, и верно, никто не усидит в шерсти. Пошли в твою юрту.
Тэмуджин понял, что и на этот раз вечное синее небо смилостивилось над ним.
Ночью он выбрался из куреня. Рассвет застал его далеко в степи. Под ним был добрый конь, в седельных сумах запас пищи и бурдюк с кумысом, в руках тугой лук. Теперь его никто не возьмет. Три-четыре дня в пути – и он будет дома.
Свежий ветер пригибал траву. На востоке полыхала кроваво-красная заря. В степи стояла тишина, какая обычно бывает перед грозой или затяжным ненастьем.
Глава 13
Булган поставила к постели чашку и вышла из юрты. Тайчу-Кури, стиснув зубы, сдерживая стон, повернулся на бок, хлебнул глоток прохладного, покалывающего в носу кумыса, снова лег на спину. Все тело было в синяках и ссадинах, лицо опухло, глаза заплыли, в голове беспрестанно звенело, и звон давил на виски.
На берегу его, кое-как связанного Тэмуджином, подобрали нукеры и поволокли к Таргутай-Кирилтуху. Тайчу-Кури лежал мешком, словно был без сознания, и покорно ждал решения своей участи.
Таргутай-Кирилтух осмотрел колодку.
– Один ее снять не мог. Кто помог?
– Кузнец Джарчиудай. Я так думаю, – сказал Аучу-багатур.
– Думаю, – ворчливо передразнил его Таргутай-Кирилтух. – Раньше надо было думать. Пошли за кузнецом. А сам ищи Тэмуджина. – Пнул ногой Тайчу-Кури. – Ты, вшивый харачу, как посмел упустить его?
Тайчу-Кури замычал, крепче зажмурил глаза.
– Тэмуджин, кажется, бил его. Видите, какой он… – посочувствовал кто-то Тайчу-Кури.
– Притворяется, – сказал Аучу-багатур. – Они сговорились. Я это давно понял.
– Мы сейчас узнаем, притворяется или нет.
В то же время резкий удар плети ожег спину Тайчу-Кури, из горла само по себе вылетело:
– Ай!
Дернулся всем телом, рванул связанные руки. Нукеры, гости засмеялись. С него сняли веревку, поставили на ноги. Увидев гневное лицо Таргутай-Кирилтуха, он попятился, быстро заговорил:
– Он меня чуть не убил… Шишка на голове… Ой, больно…
– Дайте ему! – приказал Таргутай-Кирилтух.
Нукеры били его плетями, кулаками, пинали. Валяясь на земле и корчась от боли, он орал изо всех сил. Понемногу тело перестало чувствовать, и удары воспринимал как безвредные толчки. А потом и совсем ничего не чувствовал.
Очнулся, когда на берегу уже никого не было. Садилось солнце. Сырой, прохладный воздух тек от реки. Звенели комары. Пролетела стрекоза, сверкнув прозрачными крыльями. Белая трясогузка села у погасшего огня, покачивая длинным тонким хвостиком, побежала по земле, деловито цвикая. Тайчу-Кури заплакал – от боли, от обиды, от радости, что остался жив, что видит теплую синеву неба.
В сумерках за ним пришла мать. Опираясь на ее плечо, он еле дотащился до юрты. Тело было словно чужое, уже позднее пришла боль. Но он не стонал, не жаловался. Мать и без его стонов вся почернела от горя. Два раза приходил Сорган-Шира. Он был испуган, от страха редкие волосы на лысеющей голове стояли торчком, наклонялся к уху, шептал:
– Молчи. Никому ни слова не говори. Джарчиудая они тоже били. Но он ничего не сказал. Он крепкий, как железо.
– Я тоже крепкий и буду молчать. Ты не бойся.
– Поправляйся. Пусть твоя мать приходит ко мне, я буду давать ей кумыс и хурут.
– Спасибо. А что слышно о Тэмуджине?
– Ничего. Ушел. Его ищут. Будет умным – не найдут: степь велика. Натерпелись мы из-за него. Но забудем об этом. Выздоравливай. Пей больше кумыса. Кумыс – напиток добрый.
Тайчу-Кури снова потянулся к чашке, выпил ее до дна. В открытую дверь юрты видна была степь. Под жарким солнцем увядала трава, нагретый воздух морщила мелкая рябь, неумолчно скрипели кузнечики. Он задремал. Сквозь дрему услышал в юрте шаги.
– Ты, мама?
– Нет! Это я.
У постели стояла Каймиш. В ее лице было удивление, испуг.
– Что они с тобой сделали?
– Толстый, да? Когда меня бьют, я всегда толстею. Ты была на празднике?
– Да, мы ходили все трое – дедушка, пес и я.
– И ты видела, как меня били?
– Нет, этого я не видела. Мы ушли домой сразу после состязаний.
– Зря. Надо было посмотреть. Знаешь, как это весело. Когда меня бьют, мне всегда весело.
– Ты всегда такой болтливый?