Жиган
Шрифт:
Ввязываться во вторую за день драку Константину вовсе не хотелось. Не говоря ни слова, он слез с нар, забрал куртку и пересел в противоположный угол. Новый сокамерник проводил его таким злобным взглядом, что Константину на мгновение показалось, будто его подталкивают в спину.
Громила сбросил с себя пиджак, рубашку и демонстративно поиграл мощными бицепсами. Все его тело было украшено татуировками. Они начинались в виде перстней на пальцах, продолжались на предплечьях, плавно переходили на руки выше локтей, плечи и буйно расцветали на груди и спине.
Из того, что успел увидеть Константин, ему особенно бросились в глаза несколько росписей. На предплечье левой руки была изображена ладонь, сжимавшая нож с длинным лезвием. С запястья этой ладони свисали кандалы с оборванной цепью. На плече красовалась еще одна татуировка с ладонями. Две закованные в кандалы руки бережно держали розу.
На другом плече была выколота решетка с кинжалом и веткой розы. Решетка состояла из трех продольных и трех поперечных прутьев. Над правой грудью художник-татуировщик потрудился особенно тщательно. Здесь можно было увидеть и женскую голову, и шприц с ампулами, и карты, и денежную купюру, и бутылку с рюмкой. Поверх этой татуировки был изображен кинжал.
С другой стороны грудь украшало изображение Мадонны с ребенком на руках. Чуть пониже – какая-то надпись мелкими буквами. Но прочитать ее было невозможно. Татуировок на спине Константин не разглядел. Ему показалось, что там была изображена церковь с несколькими куполами.
Громила уселся на нары, достал из кармана пиджака папиросы, спички и закурил. Он делал это с таким демонстративным наслаждением, что Константин не выдержал и отвернулся к стене. Воздух в камере очень быстро наполнился густым дымом.
Константин чувствовал себя, как побитая собака. За весь день у него во рту не было ни единой крошки. Не дали даже кружки кипятку. В желудке щемило. Вдобавок ко всему разболелась обожженная рука. После удара Сироты опухла скула. Сейчас опухоль немного спала, но скула неприятно ныла.
А самым гнусным было отсутствие табака. Громила, как назло, курил одну папиросу за другой. На бетонном полу возле его нар валялись уже несколько разжеванных измятых бумажных мундштуков от «Беломора».
Устав лежать на боку, отвернувшись лицом к стенке, Константин перевернулся на спину. Сокамерник, казалось, не проявлял к нему ни малейшего интереса. Он тоже лежал на спине, зажав в углу рта «беломорину».
Спустя четверть часа в камере появились два новых обитателя. Их привели по одному, почти сразу же друг за другом.
Один был низкорослым широкоплечим крепышом с накачанной мускулатурой, второй ничем особенным в физическом смысле не выделялся – среднего роста, чуть сутуловат, неприметной внешности, давно не бритый, с волоокими мутноватыми глазами.
Судя по репликам, которыми они встречали друг друга, все трое были давно и хорошо знакомы.
– Халда, дай краба.
– На, помацай.
Маленького крепыша звали Цыганом, громилу – Халдой, к мутноглазому обращались как-то странно – Джоник. Впрочем, Константин сразу же понял, откуда такая погоняла, стоило Джонику заговорить. Судя по внешности и акценту, он был с Кавказа. Халда тут же уступил ему свое место, что выглядело не менее странно.
Некоторое время все трое не обращали никакого внимания на парня с фингалом под глазом, как будто его и не было в помине. Они перебросились несколькими, казалось, ничего не значащими фразами, после чего Джоник вытащил из кармана спичечный коробок и сказал, обращаясь к Халде:
– Дай-ка пиртаху.
Халда вытащил из пачки «Беломора» папиросу и протянул ее кавказцу. Тот аккуратно размял «беломорину» тонкими, в синих перстнях пальцами, одной рукой приставил папиросу к губам и резко дунул в бумажный мундштук. Табак вылетел из папиросы на другую ладонь, которую Джоник держал перед собой.
Потом он раскрыл спичечный коробок, поднес его к ноздрям и, прикрыв глаза, понюхал содержимое. На его лице появилось блаженное выражение.
– Ух ты, косячок забьем, – обрадованно воскликнул Цыган и потер руки.
– Откуда план? – спросил Халда.
– А дорога зачем? – вопросом на вопрос ответил Джоник.
– Грев с воли прислали?
– Ага.
– Это клево.
Джоник вытащил щепотку анаши из коробка, аккуратно перемешал ее с табаком и принялся заталкивать назад в папиросу. Наконец приготовления были закончены, Джоник сунул папиросу в рот, а Цыган поднес зажженную спичку.
Подельники Джоника, жадно раскрыв глаза, наблюдали за тем, как тот закурил, а потом приступил к сложным манипуляциям с папиросой.
Константин почувствовал, как в воздухе потянуло сладким запахом анаши.
Джоник переложил папиросу на ладонь, другую ладонь положил сверху, потом раздвинул их домиком и закрыл ладонями лицо. Несколько раз подряд он глубоко втянул в себя дым, потом откинул голову назад и выдохнул широко раскрытым ртом.
– Во кайфует, – восхищенно протянул Цыган.
– Джоник знает толк в плане, – кивнул Халда.
Цыган ерзал от нетерпения до тех пор, пока Джоник после нескольких глубоких затяжек не передал ему изрядно отощавший окурок. Цыган вначале попробовал повторить то, что делал Джоник, но у него ничего не получилось. Папироса выпала из рук и, рассыпая искры, покатилась по бетонному полу.
– Руки из жопы достань, – с неожиданной злобой крикнул на него Халда.
– Не крути понты, – так же зло ответил Цыган.
Он быстро поднял окурок, торопливо затянулся несколько раз и передал то, что осталось, Халде. Амбал брезгливо оторвал кусочек бумажного мундштука, смял его по новой и одной мощной затяжкой выкурил все без остатка.
Джоник полулежал на нарах, откинувшись спиной к стене. Глаза его окончательно помутнели и закатились. Потом он начал негромко посмеиваться и напевать себе что-то под нос. Кажется, это была «Сулико». Цыгану и Халде кайфа досталось поменьше. Но им тоже хватило.