Жиголо
Шрифт:
– Как у тебя ничего с нею не было, а у нее с тобою было? Объясни! – спрашивает Виктория. Федор пробует взять ее силой. Сопя и возбуждаясь все больше, он отвечает:
– Она, дура, в бинокль смотрела со второго этажа, а муж ее застукал. У них вспыхнула гражданская война, а я крайним оказался.
Виктория слабеет в его руках.
– А она тебе была безразлична?
Вожделение, нежность, животная страсть, все вместе двигают языком Федора. Ему кажется, что он не лукавит.
– Только ты одна, ясноликая, луною светишь мне на небосводе. Одну
Женщина не крепость. Осыпь ее любовными стрелами, и она сама сдастся.
Виктория провела упоительную неделю. И сегодняшняя ночь, их последняя ночь упоительна. Федор сладкоречив и нежен. Он любуется в лунном свете ее роскошным телом.
– Вика, ты божественна! Шампанского хочешь, сладкая?
– Не хочу! Я хочу с тобой серьезно поговорить.
За окном брезжит утренний свет разгоняя по углам комнаты остатки тьмы. Федор слушает краем уха. Что ему может сказать эта красивая дама, к которой он привык за последнюю неделю? Ничего нового. Федор сквозьполудрему слушает.
– Федя, ты меня обманул.
Федор вскидывает голову с подушки. Виктория укладывает его обратно.
– Не перебивай, пожалуйста. Ты приехал на месяц раньше, а не в тот день, когда мы встретились с тобой. И хотя я сделала вид, что поверила тебе, но это не так. Ты живешь за счет женщин. Мне неприятно это говорить, но твое природное спокойствие я приняла за стеснительность и юношескую чистоту. И обманулась.
– Разве нам плохо, было? – сквозь сон спрашивает Федор. Он не стал ее разубеждать. К чему? Она сама наглядный пример собственных утверждений. Федору спать хочется.
– Разговор не об этом, – гнет свою линию Виктория, – разговор о другом. Пойми, ты поставил перед собой низкую жизненную планку. У тебя нет достойной человека-личности цели. Заработать на нас, на женщинах, торгуя своим телом, занятие недостойное настоящего мужчины. Ты мужчина-куртизанка.
– Я хоть раз о деньгах упомянул? – спокойно спросил Федор, приоткрывая глаза.
– Не просил, но жил за мой счет.
Ее слова начали пронимать Федора. Она, Виктория, была права. Но чья бы корова мычала…
– А ты живешь, за счет своего мужа, и везешь ему в подарок огромнейшие рога. Я ведь тебе ни слова упрека никогда не сказал. И не я вышел в то утро на охоту, а ты. Прости мы квиты, я спать очень хочу.
Она снова начала говорить. Федор обнял ее одной рукой, а второй надвинул себе на голову подушку. Тщетно. Слова ее жгли.
– Долг перед собою… Надо сделать не только тело, но душу и ум… Профессия должна быть достойная…. Образование… получить…. Жизнь пройдет, с чем останешься?.. А вдруг в один день муж чей-нибудь тебя покалечит?.. Федя!.. Ты хоть слышишь, что я говорю?
Он поднял голову. Обрывки фраз занозили его мятущуюся чувствительную душу. Житейский панцирь еще не совсем окостенел. Федор прижался к ее телу.
– Я сам все время мучаюсь, а ты мне соль на рану сыплешь. Да, ты мне как женщина нравишься. Я всю жизнь мечтал о такой. И никого у меня здесь не было до тебя. Никого я в эту квартиру не приводил, ты одна мне свет и отрада. Ты первая переступила порог. Можешь не верить или смеяться.
У Федора мелькнула шальная мысль, что Виктория преследует определенную цель, которую боится или не хочет высказать.
– Федя! Почему ты думаешь затеяла этот разговор. Мне не понравилось твое поведение в ресторане у кавказца. Одно сомнение у меня наложилось на другое. Я допускаю, что ты не жиголо, но тогда получается, что ты вор. А я у тебя все эти дни была естественным прикрытием. Почему толстяк уверял, что у него пропали деньги? Ведь, кроме тебя и официанта к этой компании никто не подходил. Ты ведь не куришь, а взял у меня сигареты, и подошел к ним. Зачем? Разве у меня зажигалки не было? А потом у них пропали деньги.
Федор хотел сказать, что сначала пропали деньги, а потом он подошел прикурить. Его этот разговор начал тяготить. Красивого расставания, с охами, с ахами, с обещанием звонить изредка или прислать весточку, не получалось. Но и сознаваться Виктории, что это он на ее глазах обчистил толстяка, Федор не собирался. Вор! Как она посмела это слово вслух произнести. Он ведь ее не называет шлюхой, распутной женщиной, сорвавшейся с цепи, заевшейся дамочкой. Как-то надо было объяснить свой визит за спичками к соседям.
Он злым, прожигающим взглядом посмотрел на Викторию. Та поежилась.
– Если ты настаиваешь, я могу сказать, зачем я подошел к ним и попросил прикурить. Но, в равной степени это относится и к тебе.
Федор не пожалел трогательно-нежных и искренних чувств испытываемых к нему этой, чуть старше его красивой женщиной. Плохого, во всяком случае, она ему не желала. Виктория резко отстранилась от него и стала одеваться.
– Ты и меня хотел обокрасть? Ты вор? Значит ты не жигало, а ты вор! Сказал бы, я тебе эти восемь тысяч так дала. Я так и собиралась сегодня утром поступить. Чтобы не оскорблять тебя, пакетик тебе подготовила. В последнюю минуту хотела передать…
– Не брал я его восемь тысяч евро!
– А откуда ты знаешь, что у него были евро?
– Он сам тогда сказал!
– Он сказал «восемь тысяч», а чего… не сказал.
Федор поморщился.
– Сядь, чего ты вскочила? У вас у всех на уме только одно – деньги! Хотелось бы знать, во сколько ты оценила мои ласки? Пойми, ты не меня оценила, ты сама себя оценила. В том пакетике, что ты мне приготовила лежит твоя любовь. Она плотская, постельная, чувственная, а я хотел любви жертвенной, высокой, хрупкой. Я боготворить тебя хотел. Да, я без ума от твоего тела. Ничего с собой поделать не могу. Твоя роскошная плоть у меня в голове искры высекает. Но не этим ты меня покорила. Я царственной осанкой твоею был сражен, гордым взглядом, изысканными манерами. Ты тянула тогда в кафе этот сок как божественный напиток. Так не сок пьют, а нектар.