Жил был нож.
Шрифт:
– Не подходи, – шипит, – разберу.
Название у него чудное, «кожаный мэн», а сам, железяка железякой, кожи ни грамма. Пара китайцев и здесь пролезла. Только какие-то хитрые китайцы. Мы, говорят, норвежских кровей, просто родились в Китае, а так, скандинавы, чистой воды. Скандинавы, как же. Я на таких, в магазине, с верхней полки плевал.
У задней стенки чухня валялась. Чухонцы, они чухонцы и есть, дикари, одним словом. В ножны забились, только кончик рукояти торчит, и глазами, зыркают. Рядом с ними швейцарцы жили. Эти хоть и маленькие, но лезвий в каждом тьма. И не только лезвий, пил всяких, плоскогубцев, пинцетов. Хорошие, кстати, парни оказались, только набожные уж очень, на каждом крест, серебряный.
Еще один особняком
– Я, – хвастает, – тактический, склолазно-спасательный, подводно-водолазный! Мной спецназ в Чечне воюет.
Тут, весь ящик как заржет.
– Сначала, – смеются, – консервы открывать научись, и вообще, на отвертку свою посмотри. Это ж не отвертка, да и сам ты какой-то недоношенный, вон, под клипсой, пескоструйкой не обработано.
Нож в угол забился и нудит:
– Сейчас, сами знаете, кого позову, он вам покажет!
Второй нож, более нормальный оказался, только его, почему-то, Мотоциклистом называли. Нож как нож, без особых наворотов. Обычный парень, с ним я сразу сошелся.
В коробке, у стенки, тоже ножи лежали. Я у Мотоциклиста спросил, а он:
– Горские тама обитают.
Ну, думаю, попал. Только хачей тут не хватало. Однако ж постучал, из любопытства. Открыл мне простой русский парниша. Да такой, косая сажень в плечах, богатырь. А внутри еще один потягивается, брательник первого, сразу видно. На лезвии у обоих медведь выбит. Оказались никакие не горские, свои. Просто фамилия у них такая Долгогоровы, что ли.
Поселился я рядом с Мотоциклистом. Хотел сначала к братьям, в отдельный ящик вселиться, но у них там и без меня тесно. Потрепались мы с моим новым знакомым о том, о сем, тут он и говорит:
– Тебя что, не точили еще?
– Нет, – отвечаю, – меня на фабрике точили, с тех пор не тупился вроде.
– Ну, – говорит, – готовься. Скоро тебя Хозяин на свидание пошлет. К Треугольничихе.
А мне чего, к женскому полу мы завсегда готовы. Нам хоть Треугольничиха, хоть Квадратничиха, один хрен. Оказалось, это здешняя барышня, легкого поведения. Американка, между прочим. Никому не отказывает, да и острые после нее все выходят, бриться можно. Женщина она обходительная, в общении приятная, в заточке опытная. Правда, Мотоциклист поведал, что есть еще поляк один, тоже заточкой занимается, Панский его фамилия. Только он сейчас в запое. У этого Панского в коробке целая банка масла заначена. Вот и срывается старик иногда, квасит, по черному. А так, милый человек. Придешь к нему бывало, он тебя обнимет, маслица накапает, брусками своими разноцветными погладит. Но, сейчас загулял поляк, уже неделю не вылазит. Общественность боится, как бы до цирроза камней не допился, или до белой заточки.
Уснул я в тот вечер спокойный. Кажется, в хорошее общество попал.
А утром, Хозяин меня к Треугольничихе отправил. Мотоциклист, как в воду глядел. Оказалась милая дама. Нежная такая. После нее я такой острый получился, Хозяину руку побрил.
Потом Хозяин в ящик меня вернул, пауков дырявых поворошил, одного урода носорожистого выбрал и ушел.
Вечером носорог вернулся, бледный весь, трясется, шарниром клацает, лезвие в разводах черных. Пауки его уложили, успокоили, лезвие оттерли.
– Рассказывай, – говорят, – в чем дело.
Носорог, от волнения рогом трясет, клипсой дергает:
– Хозяин, – шепчет, – рехнулся. Совсем у него РК завалилась. Схватил меня и давай карандаши кромсать. Целую коробку искрошил, в щепки. Не может быть, говорит, чтоб ты, падла рогатая, об карандаш сломался. Брешет этот самый Интернет!
При слове Интернет все ножи аж вздрогнули. Оказалось, это чудовище такое. Которое всякие испытания ножам придумывает. А Хозяин его боится, вот и подчиняется. Жуть. Я тогда, пол ночи уснуть не мог, все этот Интернет себе представлял.
Утром меня Хозяин на работу взял. Не в ящике же прохлаждаться целыми днями. На работе, понятное дело, пришлось вкалывать. Коробки открывать, веревки резать, скрепки отковыривать. Бутерброд, тоже мной делали. Потом какая-то дура, накрашенная меня увидела, аж побледнела вся:
– Уберите, – шепчет, – холодное оружие, вандал!
Хозяин улыбнулся, как оскалился, и говорит:
– Любочка, это ножик, а не холодное оружие, только не нервничайте. А про себя бормочет: – Пшла отседа, овца.
А через два часа «овца» сама прибежала:
– У вас, спрашивает, ножик был? Нам тортик порезать, одолжите, пожалуйста. Неужели, думаю, Хозяин меня этой дуре отдаст…
И отдал, эх ты, Хозяин…
А тортик ничего оказался, белый такой, пушистый. Вгрызся я в него, режу, не торопясь, облизываясь. Вдруг, бац!!! Аж в шарнире захрустело от боли, оказалось, «овца» торт на фарфоровой тарелке режет.
Мамааааааа! Бам!!! Мать твою, за темляк, и в цветмет!!! Звяк!!! Да чтож вы делаете, изверги!!! Дзинь!!! Плакала моя РК!!! Ну ладно, падла, только попробуй меня сложить, без пальца останешься, шпеньком клянусь!!! Так, теперь что? Ага, мыть понесла. Ферри, ферри добавь, корова! Да куда ж ты, всю рукоять под струю тычешь!? Э-э!!! Куда понесла?! Складывай давай, собака бешенная, я те покажу, как меня об фарфор крошить!!! Все, так и принесла, даже не вытерла. От тебя, Хозяин не ожидал… Хозяин РКу мою несчастную оглядел, помрачнел, опять Любочку «овцой» обозвал. Короче, заболел я. Режущую кромку ломило, аж в обух отдавало. Как пришли, отключился, сознание потерял. Очнулся, от того, что меня маслом мажут. Открываю глаза. Что за хрень! Пошевелиться не могу. В тиски зажат. Старикан какой-то меня лапой своей гладит. Оказалось Треугольничиха загуляла. Я бы, так и помер, наверное, если бы не братья Долгогоровы. Это они Панского из запоя вытащили. Как они его в чувство привели, не знаю, но меня поляк выходил, вылечил, заточил. Даже смазки отлил, на последок. Утром, как новенький был. И потянулись у нас с Хозяином рабочие будни. Правда, он за компанию еще один нож с собой брал, чтоб мне не так скучно работать было. Плохо только, что часто Беньчиков брал. Явреи эти, по-человечески не могут, все выпендриваются. Как-то раз, вечером, домой шли, псина какая-то на Хозяина так смотрела, ну просто гастрономически. Съела бы, точно. Но в последний момент я из кармана показался, да как лайнером клацну. Барбос сразу задний ход включил. Обычно, я у Хозяина на столе лежал, а он в экран пялился, все про какой-то клинок бормотал.
– Скорей бы, – говорит, – клинок уже состоялся.
Однажды, Хозяин свалил куда-то, отлить что ли. А тут змеюка эта, Любочка меня хвать со стола. Помидорчик ей, видите ли, порезать надо. Я ей что, шестерка, какая, без хозяйского разрешения помидоры резать, да и тарелку ту, фарфоровую, я припомнил.
Короче, только она меня приоткрыла, я ее болевым приемом, за коготь хвать, и на излом. Коготь, хрусть и привет. Ох, и визг поднялся, меня естественно об пол, шмяк. Ну да ладно, мы привычные. На шум Хозяин прибежал, с расстегнутой ширинкой.
Подобрал меня, протер и в карман. С тех пор я на столе один не оставался.
Потом, дома, в ящике мне Мотоциклист разъяснил, что Клинок, это ярмарка такая, там ножи продаются.
В выходной мы на природу поехали. Хозяин пол ящик выгреб:
– Гуляй, – кричит, – ножевая братия, День Рождения у меня.
Оставшаяся половина ножей надулась, мы, типа, света белого не видим, но, Хозяин, как говорится, барин.
Приехали в лес. Там народу куча. Ножей тоже много приехало. Сначала весело было, а потом мужики выпили и давай спорить, чей нож круче. Чем больше пили, тем страшнее. Под конец, просто гладиаторские бои пошли. Паука дырявого из наших, с чужым Беньчиком стравили, кто кого поцарапает.