Жилье по обману
Шрифт:
Я прищурилась, воображая на месте буревестника-шефа безобидного и милого императорского пингвина. Это была последняя возможность добавить себе чуточку радости и оптимизма перед грядущими неприятностями.
– Ну, Елена Владимировна, родина тебя не забудет!
Всё, началось.
– Я там тебе дельце отписал многообещающее…
Плевакин кивнул на стопку папок на столе.
– Неужели опять про красоту? [1] – скривилась я. – Анатолий Эммануилович, ну, имейте же совесть и жалость, я не хочу быть актрисой одной роли!
1
Подробнее об этом деле читайте в романе Т. Устиновой и П. Астахова «Красотка».
– Вот именно! – Плевакин согласно покивал. – Как раз поэтому на сей раз у тебя будет никакая не красота, а вовсе даже наоборот. Иски к застройщику не смотрела еще?
– Только собралась…
– Правильно, соберись, сосредоточься и покажи им всем высокий класс, как ты это умеешь.
– Им – это кому? – От догадки мне сделалось нехорошо. – Журналистам?!
Плевакин молча развел руками и покачался с ноги на ногу, сделавшись похожим на гигантского пингвина даже без прищура, однако меня уже ничто не могло развеселить.
– Ну, Анатолий Эммануилович, почему, как резонансное дело, так обязательно мне?! Отдайте кому-нибудь другому! Сидоркин вон хочет продвигать личный бренд, он даже канал себе на Дзене завел, пустите вы уже его к журналистам…
– Пустить козла в огород?! – шеф нарочито ужаснулся. – Сидоркин меры не знает, он тут устроит братание на линии фронта, а ты умеешь держать дистанцию. К тому же писаки тебя уже знают, любят, ценят… И все косточки успели обсосать, так что новых сенсационных материалов по теме твоей личной жизни не предвидится.
– То есть пусть меня добивают, других вы на растерзание бросать не будете, да?
– Вот, видишь, ты все понимаешь!
Шеф обласкал улыбкой меня, перевел построжавший взгляд на Диму:
– Задача ясна?
– Так точно! – бодро отчеканил мой помощник.
– Трудитесь!
Благословив нас, Анатолий Эммануилович развернулся и, мягко шаркнув округлившимся боком о дверной косяк, канул в коридор. Мы с Димой дождались, пока его шаги затихнут, и дружно вздохнули.
Такое уже случалось, Эммануилович наш дорогой уже сбрасывал мне с барского плеча резонансные процессы, на которые коршунами слетались СМИ. Всякий раз это была жуткая нервотрепка: гиперактивная желтая пресса не ограничивала свой интерес сутью дела, лезла и в мою личную жизнь, полоская бельишко так тщательно – куда там стиральной машинке!
Шеф, когда я, не выдержав прессинга, приходила к нему пустить слезинку-другую в костюмную жилетку, утешал меня тем, что я, мол, жертвую собой не напрасно, гласность и открытость общественно полезны, а внимание всяческих информаторов и просветителей к судам – похвальная традиция.
Насчет традиции я была в курсе.
Нынешние СМИ, особенно телеканалы, наводнившие эфир душераздирающими постановочными судами, вовсе не изобрели велосипед. Такие шоу – с поправкой на отсутствие телевещания – были очень популярны еще сотню лет назад.
После революции в стране царили голод, разруха, антисанитария, свирепствовали эпидемии. На издание санитарно-просветительной литературы у новой власти не имелось денег, да и какой смысл что-то печатать, если народ был чуть ли не поголовно безграмотным? А вести разъяснительную работу было жизненно необходимо, и инструмент воздействия на массы был взят из прошлого – практики студентов-юристов, в курс обучения которых входили импровизированные судебные заседания.
Такая практика в России появилась еще в середине XIX века и довольно быстро приобрела характер интеллектуальной игры: состязания судебного типа стали использовать словесники и просто любители литературы. В своих кружках, в солидных клубах, на семейных вечерах они устраивали судебные процессы над героями книг – Онегиным, Печориным, Базаровым, Дубровским…
Большевики пошли дальше и придумали ту схему, которую прекрасно используют наши сегодняшние теледеятели: они привлекли к постановкам настоящих профессионалов и поставили дело на коммерческую основу.
Организовал эту работу Народный комиссариат здравоохранения СССР, в основу сценария первой такой постановки лег реальный судебный процесс над проституткой, заразившей красноармейца сифилисом. Получилась захватывающая пьеса, в которой свидетели разоблачали проститутку с выразительной фамилией Заборова и она после долгих запирательств и хитрых уловок признавалась, что торговала телом. Обвинитель обличал не столько подсудимую, сколько толкнувший ее на скользкий путь буржуазный строй, защитник произносил проникновенную речь, от которой публика рыдала… И финал был неожиданным – Заборову направляли на лечение, а против зараженного ею красноармейца Крестьянинова возбуждали дело «по обвинению в пользовании проституцией и создании на нее спроса».
В общем, в процессе были интриги, скандалы, расследования – все, как и сегодня любит массовый зритель. Думаю, несколько адаптированная к современности и специфике «голубого экрана» версия того суда имела бы большой успех и у нынешней публики…
– Опять! – сказала я, прекрасно понимая, что ничего уже не изменить, но испытывая острое желание пожаловаться.
– И снова, – сочувственно поддакнул верный Дима.
– Вот за что? – спросила я.
Вопрос был риторический, но помощник ловко повернул его новой гранью:
– За то, чтобы на этот раз процесс прошел как можно тише?
– В смысле, за это и выпьем? – я угадала невысказанное предложение. – Хм… Но это разве что вечером, сейчас нам надо работать…
– Трудиться! – напомнил Дима с узнаваемой интонацией Плевакина и воздел указательный палец.
Я захихикала, но смех был нервный, как вся моя жизнь.
Истец Волошин Г. В.
– Гоша, положи, эта дрянь даже на тряпки не годится!
– Сам вижу.
Георгий Васильевич щипком снял с линялого клетчатого пледа ворсистый катышек, рассмотрел его, хмурясь, брезгливо отбросил и покачал головой:
– Понятно, почему это выкинули. Непонятно, зачем вообще покупали! Ну видно же – тут шерсти ни грамма, одна вискоза с целлюлозой, только и всего, что нарядный – в клеточку! Но из говна ж конфету не сделаешь…
– Разумеется, ты у нас самый умный и лучше всех умеешь делать покупки, – привычно съязвила Анна Трофимовна, аккуратно сворачивая придирчиво изученный свитер.