Жилец
Шрифт:
«Ну, это уж слишком, — подумал он. — Что это они себе позволяют?»
Он рассерженно открыл окно и лег грудью на подоконник — рабочие еще пуще покатились со смеху.
Теперь Трелковского уже просто колотило от ярости, причем настолько сильно, что чашка выскользнула из пальцев. Когда он наклонился, чтобы собрать осколки, до него донесся новый взрыв смеха — очевидно, рабочих еще больше позабавила его неуклюжесть. Когда он снова выглянул из окна, они по–прежнему смотрели в его сторону, и на их лицах гуляли самые что ни на есть отвратные ухмылки.
«Что я им такого сделал?» — недоуменно спросил он себя.
Определенно —
— В чем дело? — крикнул он, давая понять, что не понимает, чем вызвано их веселье. — Что вам нужно?
Резкий, хрипловатый, вульгарный смех показался ему еще более мерзким, отвратительным. Они еще некоторое время смотрели в его сторону, после чего снова занялись своим делом. Но даже сейчас, когда они повернулись к нему спиной, Трелковский по–прежнему почти физически ощущал исказившие их губы ухмылки. Они тоже время от времени оглядывались на его окно, качали головами и что–то тихонько говорили друг другу.
Ему казалось, что он прирос к полу, окаменел от изумления и гнева, тщетно пытаясь отыскать причину того, что произошло.
«Да что же это такое? Почему они, как только увидели меня, сразу же засмеялись?»
Он подошел к зеркалу и посмотрел на собственное отражение.
Но теперь это был уже не он.
Трелковский придвинулся почти вплотную к зеркалу, и тут же приглушенный вопль вырвался из его груди. Он потерял сознание.
Когда чуть позже он наконец пришел в себя, до него сразу дошло, что при падении он поранился. С трудом заставив себя подняться, он первым делом снова глянул в зеркало — и увидел перед собой женское лицо, покрытое густым слоем грима. Теперь он видел его все целиком: помаду на губах, румяна на щеках, тушь на ресницах.
Переживаемый им страх стал настолько осязаем, что он буквально ощущал, как тот образует у него в горле тугой шар, поверхность которого была неимоверно жесткой и острой, словно усеянной зубьями пилы, которая теперь разрывала ему гортань. Но почему и, главное, кто его так разрисовал? Во сне он никогда не ходил — в этом не было никаких сомнений. И откуда у него вообще появилась косметика?
Он принялся лихорадочно обшаривать квартиру и довольно скоро обнаружил то, что искал. Все это лежало в ящике небольшого шкафчика: не меньше дюжины пузырьков самых разнообразных размеров и цветов, а также всевозможные тюбики и баночки с кремами.
Неужели он сходит с ума?
Он стал хватать пузырьки и с силой швырять их о стену, о которую они с шумом разбивались.
Тут же раздался стук соседей.
Так, значит он действительно сходит с ума, да?! Он разразился хохотом.
Соседи постучали снова, на сей раз уже более громко.
Он перестал смеяться. Наконец–то до него стало что–то доходить, и это было уже не смешно.
Его пижамная куртка вся взмокла от пота и прилипала, словно намазанная клеем. Он рухнул на кровать, изо всех сил сопротивляясь тому объяснению, которое приходило на ум, хотя и знал, что это бесполезно. Правда все равно оставалась — она маячила перед ним, вспыхивая перед мысленным взором, подобно фейерверку в ночном небе.
Значит, это были их проделки.
Соседи постепенно превращали его в Симону Шуле!
Используя тысячи маленьких подлых трюков,
Еще когда он только собирался переступить порог этой квартиры, консьержка сразу же обратила его внимание на окно туалета, поскольку прекрасно знала обо всех тех вещах, которые должны были там происходить. И теперь не оставалось никаких сомнений в том, кто именно убирал мусор, который он ронял на лестнице, — это были все те же соседи!
И опять же соседи обокрали его, попутно сжигая за ним мосты, лишая его собственного прошлого и уничтожая любую возможность вернуться к нормальной жизни. И как только его прошлая личность проявляла признаки своего возвращения, соседи сразу же принимались колотить в стены. Они заставили его бросить друзей, вынудили постоянно ходить по дому в шлепанцах и халате. А тот сосед, что работал в кафе напротив, заставил его пить шоколад вместо кофе и курить не «галуаз», а «житан». Они хитро диктовали ему все его поступки, все его решения, тогда как самому ему не оставили ничего из того, что было исконно его личной, принадлежащей только ему одному собственностью.
И сейчас, воспользовавшись его болезнью и глубоким, лихорадочным сном, они решили нанести свой решающий удар — разрисовали его на женский манер. Но на сей раз они просчитались; к этому он еще не был готов; это произошло слишком рано.
Трелковскому припомнились мысли, приходившие ему в голову и раньше, связанные с его мужскими достоинствами.
Значит, вот оно что! Получается, что посторонние люди вмешивались в его собственные, к тому же самые сокровенные мысли!
Он вынул из кармана халата пачку сигарет и закурил.
Все это надо было хорошенько и как можно спокойнее обдумать. И, самое главное, ни в коем случае не терять головы.
Он глубоко затянулся, наблюдая за тем, как взлетают в воздух вырывающиеся из ноздрей клубы дыма. Так, а что же хозяин квартиры?
Определенно, он у них вожак. Именно он контролировал все действия этой шайки убийц. А эта старуха, мадам Диоз?
И та женщина с дочерью–инвалидом? Жертвы, вроде него самого? Или тоже соседи? Уж конечно, соседи, которым была поручена особо секретная миссия. Но как же тогда Стелла?
А может, ее специально предупредили о том, что он собирался навестить Симону Шуле в больнице? Ведь в самом деле, ее могли послать туда, чтобы она перехватила его, а затем навязать ему собственное влияние, не доверять которому у него не было тогда никаких оснований, поскольку она не была связана ни с этой квартирой, ни с соседями.
Могло быть такое? Определенно, могло. И все же он решил, что, по крайней мере, на данном этапе должен сохранять веру в ее непричастность. Нельзя было позволять себе видеть врагов буквально повсюду, куда устремлялся его взгляд.