Житейская правда войны
Шрифт:
Но теперь фашистам было не до этого. Наша артиллерия и катюши накрыли высоту, расстроили боевые порядки танков. Не менее десятка бронированных машин вспыхнуло, и теперь они огромными кострами догорали на склонах. Спасаясь от мелких залпов, гитлеровцы бросились наутек, оставляя на высоте убитых и раненых.
Вдруг мы услышали громкое “ура!”. Это наши бойцы уже поднимались на высоту. О том, что мы вызвали огонь на себя, в штабе полка, располагавшегося возле Днепра у обрыва, никто не знал. Когда наша артиллерия начала бить по высоте, начальник штаба майор Ершов и мой заместитель по политической части майор Гордатий пришли к мнению, что на НП никого не осталось. Решили, что мы погибли, и, чтобы спасти плацдарм, подняли по тревоге офицеров штаба полка, саперов, минометчиков, даже легкораненых и повели их в атаку на высоту. К этому времени подоспело и пополнение, доставленное через Днепр лейтенантом Медведевым»19.
Когда Михаил Яковлевич Кузминов
После обеда Медведев доставил сюда из тылов всех и моего писаря в том числе. Оказалось человек двадцать. Убедившись, что я могу ходить, Ершов, опять же, поручил мне идти с отрядом на КНП командира и найти его живого или мертвого. Как ни странно, на месте КНП оказались только связисты. Один из них был убит и один ранен. Я спросил о судьбе командира полка, и Оленич сказал, что оба майора ушли к соседям для поддержания связи и не вернулись. Связь снова была наведена, и я доложил Ершову и в штаб дивизии майору Петрову о том, что командир был жив и где-то у соседей. На его КНП двадцать солдат под командованием Медведева.
Начальник штаба полка хотел послать меня на поиски Кузминова, но это было все равно, что искать иголку в стоге сена, и он приказал мне вернуться на командный пункт. Ужасная тревога немного улеглась. Возвращаясь назад, я видел нескольких раненых, один из них даже песню пел. Я подумал, что, кроме ранения, он еще контужен. Но он на полном серьезе объяснил мне причину своего веселья – теперь на месяц как минимум попадет в госпиталь, где отмоется, отоспится и, может, приударит за санитаркой. Было и такое…
К вечеру на КНП появился адъютант, старший батальона старший лейтенант Николенко, который сообщил о том, что батальон отошел на свои прежние позиции на высоте 244.5. С ним остатки роты автоматчиков и разведчики под командованием Зайцева. А командир батальона старший лейтенант Ламко отправлен в полевой госпиталь тяжелоконтуженым»20.
В итоговом боевом донесении штаба 48-го стрелкового полка за 29 сентября 1943 года ПНШ Лебединцев (он его переписал спустя годы в ЦАМО) докладывал: «Роты, не успев принять новые районы обороны, приступили к отражению начавшегося наступления противника. Это был самый ожесточенный день. Окончились боеприпасы, контужен командир батальона, в командование вступил адъютант старший Николенко, погиб один из ротных командиров. Пехоту поддерживали рота автоматчиков полка и взвод пеших разведчиков. Отвагу проявили связисты сержант Перевозчиков и рядовой связист Лыткин. Пал смертью героя командир роты автоматчиков лейтенант Бахтин. Получили ранения начальник разведки старший лейтенант Беличенко, ПНШ-6 капитан Зернюк, парторг полка капитан Новожилов, пропагандист полка капитан Носов. На переправе тяжело ранен полковой инженер Чирва. Комбатом назначен капитан Лихолай из полкового резерва».
Последующие дни боевых действий на плацдарме Александр Захарович описал благодаря своим детальным выпискам в архиве Министерства обороны: «30 сентября противник предпринимал неоднократные попытки продолжить свое наступление, но все они нами были отражены с юго-восточных скатов высоты 244.5. 1 октября продолжалась только артиллерийская перестрелка, без активных действий пехоты. Ночью подразделения полка были сменены вторым батальоном 22-й гвардейской мотострелковой бригады и выведены на южную окраину Григоровки. Противник, видимо, обнаружил сосредоточение нашей пехоты и танков в колхозном саду и нанес очень сильный, массированный артиллерийский налет по этому району. Командный пункт нашего полка временно разместился в подземном хранилище для зимнего содержания ульев пчел. Этот подвал имел до полутора метров земляной насыпи. После обстрела я насчитал три прямых попадания крупного калибра, но даже они (слава советским колхозникам!) не смогли разрушить надежное перекрытие. Противнику удалось попасть и поджечь два наших танка. В этот артналет погиб начальник связи полка капитан Лукьянов, а при переправе был убит ПНШ-4. Таким образом, за двое суток в штабе полка из шести помощников начальника штаба полка остался я один. Но даже это нисколько не смущало начальника штаба полка, и он продолжал каждую ночь посылать меня на передний край для уточнения положения
4 октября отбиты две ночные атаки противника на переднем крае. За два дня боев потеряли убитыми и ранеными 28 человек. К 12 часам в полку остался всего 21 человек так называемых «активных штыков», то есть два отделения из 91 стрелкового отделения, положенного по штату в полку. Такого я не встречал ни в одной из армий, ни в одной из войн, которые мне приходилось изучать.
Два последующих дня активных действий почти не велось. 9 октября мы были выведены с переднего края для получения пополнения. Через сутки мы снова заняли свои позиции в обороне. 12 числа после 40-минутной артподготовки и бомбоштурмовых ударов авиации в 7 часов 40 минут части дивизии перешли в атаку на самом левом фланге нашего плацдарма. Наступали вместе с соединениями 27-й армии, которая была введена из второго эшелона Воронежского фронта и брошена на расширение Букринского плацдарма с 40-й общевойсковой и 3-й гвардейской танковой армиями. Но противник сосредоточил на этом участке семь пехотных, танковую и мотомеханизированную дивизии, которые стояли насмерть, не допуская расширения этого плацдарма. Первая атака не дала результатов, так как удалось только сблизиться, но не прорвать оборону врага. В 14 часов, после повторного артналета, наши части прорвали несколько траншей и продвинулись от трех до пяти километров и снова были остановлены на рубеже Бучак, Иваньков на заранее подготовленном противником рубеже. Много было потеряно танков и личного состава. Теперешняя дистанция соприкосновения составляла 25–30 метров и позволяла немцам добрасывать свои ручные гранаты прямо в наши траншеи, а наши, из-за коротких рукояток для броска, снова не долетали, как и в боях под Сумами. Командный пункт полка переместился в ночь на 13 октября в овраг в лесном массиве южнее Григоровки полтора километра. Потери за эти два дня боев в полку составили убитыми 19, ранеными 132 и пропал без вести 21 человек (чаще всего оказывались в плену). Призванные до Днепра в армию снова сдавались в плен, теперь уже без окружения и отступления. Каждый день мы делаем попытки продвижения, но все они безуспешные. Я по-прежнему в штабе один из всех шести помощников. Некому даже дежурить по штабу».
Что же касается командира полка, то он вместе с начальником артиллерии нашелся не сразу, но зато в совершенно полном здравии. Вот как об этом свидетельствует А.З. Лебединцев: «Во время одной из послевоенных встреч однополчан в Григоровке бывший командир штабного взвода связи Бережной рассказал мне, что когда Кузминов и Бикетов вернулись после двухсуточной отлучки из полка во время наступления немцев на плацдарм, их вызвал командир дивизии полковник Богданов на свой КНП на берегу реки и спросил, где они были? Кузминов сказал, что искали связь с соседом. Тогда комдив нанес ему пощечину, сказав при этом: “А как же с вызовом огня на себя? Искупить кровью!”»21.
Лейтенант Зайцев до конца своей жизни не забудет, как однажды командир дивизии полковник Богданов вызвал к себе на командный пункт группу наиболее отличившихся офицеров: «Тепло поблагодарив за мужество, проявленное при форсировании, он сказал:
Киевская наступательная операция
– Вы совершили подвиг. Но впереди бои не менее жестокие. Враг будет пытаться сбросить нас в Днепр. Мы не должны допустить этого. Под фашистским сапогом еще стонет древний Киев – столица Украины. Освободить его, очистить от оккупантов – наша с вами святая и почетнейшая задача.
Командир дивизии зачитал представления к награждению орденами на некоторых из присутствовавших офицеров. Я не думал, что совершил что-либо особенное, поэтому для меня были неожиданностью слова комдива:
– Вас, лейтенант Зайцев, представляю к ордену Красного Знамени!
– Служу Советскому Союзу! – ответил я взволнованно.
Недолго длилась встреча. Времени я тогда не засекал, но, наверное, заняла она не более десяти минут. А запомнилась на всю жизнь. Я и теперь не перестаю удивляться, как могли и как умели наши командиры в сложнейшей боевой обстановке выкраивать время для того, чтобы встретиться с отличившимися, вызвать их к себе или найти их в окопе, в блиндаже, на самой передовой линии сражения, побеседовать по-отечески, сказать теплое командирское спасибо. Конечно, сражаясь с врагом, мы не думали о наградах и славе, не ради них проливали кровь и совершали подвиги. Нет. Беспредельная, горячая любовь к Родине и святая, жгучая ненависть к врагу – вот два главных великих чувства, которые поднимали и вели нас в бой. И все-таки кому же не хочется, чтобы старший товарищ, командир или начальник, отметил успех в ратном труде? Душевная благодарность, а тем более награда придают воину сил, вдохновляют, зовут к новым боевым свершениям.