Житейские воззрения кота Мурра. Повести и рассказы
Шрифт:
— А потому-то, — сказал красивый молодой человек, приблизившись к ним, — а потому-то, если ваша светлость позволите мне заметить, мой маленький коллега не отправил еще ни одной бумаги. Донесения, коим выпало счастье быть благосклонно замеченными вами, светлейший князь, составлены мной.
— Что вам надо? — гневно обратился к нему князь.
Циннобер тем временем вплотную придвинулся к князю и, с аппетитом уплетая жаворонка, чавкал от жадности. Молодой человек, обратившийся к князю, действительно писал помянутые доклады, но…
— Что вам надобно? — вскричал князь. — Вы, надо полагать, и пера в руках не держали? И то, что вы возле меня едите жареных жаворонков, так что я, к величайшей моей досаде,
— Покорнейше благодарю, — просипел в ответ Циннобер, проглотив последний кусок и вытирая рот обеими ручонками, — покорнейше благодарю, уж я-то с этим делом справлюсь как подобает.
— Бодрая самоуверенность, — сказал князь, возвышая голос, — бодрая самоуверенность проистекает от внутренней силы, коей должен обладать достойный государственный муж. — Изрекши сию сентенцию, князь выпил собственноручно поднесенный ему министром стаканчик данцигской золотой водки и нашел ее превосходной. Новый советник должен был сесть между князем и министром. Он поедал неимоверное множество жаворонков и пил вперемешку малагу и золотую водку, сипел и бормотал что-то сквозь зубы, и так как его острый нос едва доставал края стола, то ему приходилось отчаянно работать руками и ногами.
Когда завтрак был окончен, князь и министр воскликнули в один голос:
— У нашего тайного советника английские манеры!
— У тебя, — сказал Фабиан другу своему Бальтазару, — у тебя такой радостный вид, твои глаза светятся каким-то особенным огнем. Ты счастлив? Ах, Бальтазар, быть может, тебе пригрезился дивный сон, но я принужден пробудить тебя, это долг друга.
— Что такое? Что случилось? — спросил, оторопев, Бальтазар.
— Да, — продолжал Фабиан, — да! Я должен открыть тебе все! Мужайся, мой друг! Подумай о том, что, быть может, нет на свете несчастья, которое не поражало бы так больно и не забывалось бы так легко! Кандида!..
— Ради бога! — вскричал в ужасе Бальтазар. — Кандида! Что с Кандидой? Ее уже нет на свете? Она умерла?
— Успокойся, — продолжал Фабиан, — успокойся, мой друг. Кандида не умерла, но для тебя все равно что умерла. Знай же, что малыш Циннобер стал тайным советником по особым делам и, как уверяют, почти что помолвлен с прекрасной Кандидой, которая, бог весть с чего, без памяти в него влюбилась.
Фабиан полагал, что Бальтазар разразится неистовыми, полными отчаяния жалобами и проклятиями. Но вместо того он сказал со спокойной улыбкой:
— Если все дело только в этом, то тут еще нет несчастья, которое могло бы меня опечалить.
— Так ты больше не любишь Кандиду? — в изумлении воскликнул Фабиан.
— Я люблю, — отвечал Бальтазар, — я люблю этого ангела, эту дивную девушку со всей мечтательностью, со всей страстью, какая только может воспламенить юношескую грудь. О, я знаю — ах! — я знаю, что Кандида тоже любит меня и только проклятые чары пленили ее, но скоро я порву эти колдовские путы, скоро я истреблю злодея, который ослепил бедняжку.
Тут Бальтазар поведал другу о повстречавшемся ему удивительном человеке, ехавшем по лесу в весьма странной повозке. И в заключение он сказал, что, как только из волшебного набалдашника сверкнул луч и коснулся era груди, в нем
— Позволь, Бальтазар, — вскричал Фабиан, когда его друг кончил, — позволь, как это мог тебе прийти в голову такой диковинный вздор? Незнакомец, которого ты почитаешь волшебником, ведь не кто иной, как доктор Проспер Альпанус, жительствующий в своем загородном доме неподалеку от Керепеса. Правда, о нем ходят удивительнейшие слухи, так что его можно принять чуть ли не за второго Калиостро; но в этом повинен сам доктор. Он любит окружать себя мистическим мраком, напускать на себя вид человека, который посвящен в сокровеннейшие тайны природы и повелевает неведомыми силами, и вдобавок ему свойственны весьма затейливые причуды. Например, его повозка устроена так, что человек, наделенный живой и пылкой фантазией, — подобно тебе, мой друг, — вполне может принять все это за явление из какой-нибудь сумасбродной сказки. Послушай только! Его кабриолет имеет форму раковины и весь посеребрен, а между колесами помещен органчик, который при вращении оси играет сам собой. Тот, кого ты принял за серебристого фазана, несомненно был его маленький жокей, одетый во все белое, а раскрытый зонтик показался тебе крыльями золотого жука. Он велит прикреплять на головы своих белых лошадей большие рога, чтобы они приобрели вид подлинно сказочный. Впрочем, у доктора Альпануса и вправду есть красивая испанская трость с дивно искрящимся кристаллом, прикрепленным сверху, подобно набалдашнику, об удивительном действии коего рассказывают или, вернее, сочиняют немало всяких небылиц. Луч, исходящий из этого кристалла, будто бы невыносим для глаз. А когда доктор обернет его прозрачным покрывалом, то, пристально вглядевшись, увидишь в нем, как в вогнутом зеркале, ту особу, чей облик носишь в глубине души…
— В самом деле, — перебил Бальтазар своего друга. — Неужто так говорят? Ну, а что еще рассказывают о господине докторе Проспере Альпанусе?
— Ах, — отвечал Фабиан, — не требуй, чтобы я подробно пересказывал тебе все эти дурацкие побасенки и бредни. Ты ведь знаешь, что и посейчас еще есть сумасброды, которые, наперекор здравому смыслу, верят во все так называемые, чудеса вздорных нянюшкиных сказок.
— Признаюсь, — сказал Бальтазар, — что я сам принужден пристать к этим сумасбродам, лишенным здравого смысла. Посеребренное дерево — это вовсе не сверкающий прозрачный хрусталь, а органчик звучит не как стеклянная гармоника, серебристый фазан — не жокей, а зонтик — не золотой жук. Или диковинный человек, которого я повстречал, не доктор Проспер Альпанус, о ком ты говоришь, или доктор и впрямь посвящен в сокровеннейшие тайны.
— Дабы совсем, — сказал Фабиан, — дабы совсем исцелить тебя от странных твоих грез, нет ничего лучше, как прямехонько свести тебя к доктору Альпанусу. Тогда ты воочию убедишься, что доктор Проспер Альпанус — обыкновеннейший лекарь и уж никоим образом не выезжает на прогулку на единорогах, с серебристыми фазанами и золотыми жуками.
— Ты высказал, — воскликнул Бальтазар, у которого засверкали глаза от радости, — ты высказал, мой друг, сокровеннейшее желание моей души. Давай немедля двинемся в путь.
Вскоре они уже стояли перед запертыми решетчатыми воротами парка, посреди которого расположился дом доктора Альпануса.
— Как же нам войти? — спросил Фабиан.
— Я полагаю, надо постучать, — ответил Бальтазар и взялся за металлическую колотушку, висевшую у самого замка.
Едва только он поднял колотушку, как под землей послышался какой-то рокот, похожий на дальний гром, который замер в бездонной глубине. Решетчатые ворота неторопливо повернулись на петлях, друзья вошли и направились по длинной широкой аллее, в конце которой они завидели сельский домик.