Житие Федора Абрамова
Шрифт:
Шестнадцатилетний Федор Абрамов еще не знал, что богатырь из красной могилы не несет в себе ничего, кроме обмана и тьмы. Соединяя монастырь Артемия Веркольского с красной могилой, он исполнил свою почетную обязанность, поднял над пионерским лагерем красный флаг…
«Федя выделялся серьезностью, самостоятельностью, – вспоминает очевидец. – Вместе с ним мы ходили на различного рода работы, преимущественно по благоустройству территории лагеря. Личным примером Федор увлекал нас» [30] .
30
Воспоминания
Примерно, можно догадаться, в чем именно в годы «безбожных» пятилеток заключалось благоустройство территории монастыря, отведенной под пионерский лагерь.
Обрушивали еще не сваленные кресты, выламывали еще не доломанные иконостасы…
Исповедуясь перед смертью в записках, озаглавленных «Из жития Федора Стратилата», Федор Александрович Абрамов запишет предсмертное прозрение: «Нет обратных дорог, но тот, кто очень хочет, может ходить дорогами детства».
Дороги детства – это тропинка в то время, когда еще не появилась в его жизни «красная могила», в годы, когда еще не отрекся он от Артемия Веркольского, еще не затоптал в себе святого праведного отрока.
Глагол «затоптать», выглядит излишне экспрессивным в этом контексте, но заменить его словом «забыть» нельзя.
«Федор Абрамов умел привлекать сверстников, – свидетельствует Федор Тихонович Попов. – Много рассказывал о монастыре, его истории и строительстве, о соборах монастыря, о колокольне и башне с часами, о строительстве дороги по реке Северная Двина через озеро Святое (ныне Красный окунь), где был монастырский скит. Рассказывал все это увлеченно. Говорил, что обо всем этом он читал в книгах, которые находил в монастыре и частично у жителей Верколы и Летопалы» [31] .
31
Из письма Ф. Попова от 10 ноября 1986 г. Архив Веркольского музея.
Забыть Артемия Веркольского Федор Абрамов не мог.
Ему нужно было затоптать его в себе.
Разумеется, попытка заменить православие и праведность эдакой советской былиной, а святые мощи праведного отрока красной могилой – занятие весьма опасное прежде всего для собственной души.
В шестидесятые годы Федор Абрамов придумает объяснение, дескать, хотя он и участвовал в осквернении православных храмов, но храмы эти принадлежали никонианской Церкви, и староверов, к которым Федор Абрамов относил и мать, и тетушку Иринью, и самого себя, не касались…
Однако пользоваться этим объяснением будут только герои его книг [32] , а самому Абрамову – слишком много лукавства было в нем! – душевного успокоения оно не принесет.
И хотя в повседневной жизни Федор Абрамов и не обнаруживал особой тревоги за свою душу, но в художественной прозе, требовавшей гораздо более глубокой открытости, то и дело возникали выплывающие из подсознания образы монастыря, в разрушении которого принимал Абрамов посильное участие…
«За рекой вставала луна, и казалось, отсветы пожарища, далекого и страшного, падают на белые развалины монастыря»…
32
«А тут, когда ты сказал мне, что Мошкин неграмотный, я еще раз прочитал эту молитву. И знаешь, что удумал? – Подрезов победно взглянул на Лукашина, потом на Анфису. – А то, что это вообще не старовер писал. Непонятно? Ну, этого понять нельзя. Для этого самому в староверах побывать надо. Вот что. А я был. Из староверской семьи вышел. И не знаю, как другие староверы, а наши староверы из-за этих самых божьих
«Время от времени, оттуда, где на красной щелье холодно сверкают сахарные развалины монастыря, доносился глухой и протяжный гул»…
Но все это будет потом, а в комсомольские годы замена святого праведного Артемия Веркольского на былинного богатыря из красной могилы казалась комсомольцу Федору Абрамову вполне естественной.
«Мы завидовали летчикам, их форме, их подвигам… – запишет он за неделю до своей кончины 6 мая 1983 года. – Папанинцы… «Как закалялась сталь» – Евангелие нашего времени.
Мы отчаянно завидовали старшим – красным партизанам, героям Гражданской войны. Завидовали и проклинали свой возраст. Эх, если бы родиться на двадцать лет раньше.
В газетах писали о классовых врагах… о схватках с ними, но ничего этого не было в нашей деревне. Уводили баб за колоски, человека, уклонявшегося от лесозаготовок, увели на Беломорье. Но какие же это враги…
Павлику Морозову завидовали.
Матерей, отцов презирали» [33] .
33
Запись 6 мая 1983 года, озаглавленная «Детство».
Половина девятого класса пришлась на 1936 год, половина – на 1937-й.
В 1937 году вспомнили еще об одной могиле.
В этом году страна торжественно отметила столетие кончины Александра Сергеевича Пушкина.
Отмечали столетие и в Карпогорской школе.
«Предоставленную в распоряжение школы РК союза учителей стипендию им. Пушкина определяю лучшему ученику школы по учебе и знанию творчества Пушкина на II четверть, т. е. на февраль – март ученику 9 класса Абрамову Ф.А.» – гласил приказ № 6 от 10 февраля 1937 года [34] .
34
Пушкинскую стипендию Федор Абрамов сохранил за собою и по итогам учебного года, а в 10-м классе поделил ее с учеником 8-го класса Михаилом Ряхиным.
К самому юбилею на школьной сцене поставили инсценировку по «Борису Годунову».
Главную роль – Самозванца – сыграл Федор Абрамов.
Костюм Самозванца сшили из рясы, привезенной из Артемие-Веркольского монастыря. В бывшем священническом облачении и произнес Федор знаменитые слова самозванца:
Нет, мой отец, не будет затрудненья:Я знаю дух народа моего:В нем набожность не знает исступленья:Ему священ пример царя его…Как вспоминает Павла Федоровна Фофанова, на поясе у Абрамова во время спектакля висела сабля.
«Вынимать ее не надо было, но неожиданно он вынул саблю и размахнулся. Зрители не обратили внимания, а мы с Калинцевым засмеялись».
Что думал облаченный в рясу Абрамов, не известно. Может быть, и не в спектакле по пушкинскому «Борису Годунову» выхватил он саблю, а в тех далеких вихревых годах, когда скакал вместе с Архипом Белоусовым в атаку?
Поэзия вихревых годов для Федора Абрамова и его товарищей по Карпогорской школе не отходила в историю, она была необходимой составляющей той действительности, в которой они жили, за которую готовы были нести ответственность.