Житие и страсть Жоржа Сименона
Шрифт:
Восьмого февраля 1974 года они переезжают в новый дом, и в тот же день приезжает Мари — Джо. Большая, уютная комната, в которой Жорж с Терезой проводят дни и ночи, за исключением трапез, проходящих в столовой, вызывает у Мари — Джо что–то вроде шока: Видимо, она еще на что–то надеялась, что–то ждала.
— Почему она, а не я? — Спрашивает она Жоржа, когда Тереза выходит. В голубых глазах сверкают гневные слезы.
— Ты не понимаешь, моя девочка? Тереза разделяет все в моей жизни.
— Ну и что?
Она показывает отцу золотое кольцо, которое много раз расширяли:
— Разве
— Детка, ты должна, наконец, понять…
— Я все понимаю… Но разве я не могу делать для тебя то, что делает она?
…На следующий день после отъезда дочери Сименон падает по дороге в туалет — сломано бедро. Пять недель неподвижности в клинике. Рядом неизменно Тереза, ухаживающая за ним нежно и внимательно. Палата залита солнцем и клубы дыма от трубки в его лучах кажутся голубыми. Сименон курит, приподнимаясь на подушках.
— Вы наверно, скучаете тут без своего дела, без общества? — спросил профессор, присаживаясь в кресло напротив кровати больного. — Заперты здесь, как в клетке.
— О чем вы говорите, доктор? — Сименон усмехнулся. — Я живу, а пока живу буду ненавидеть слово «скука». По–моему, его надо вычеркнуть из словарей. Я не скучаю, даже если из–за болезни оказываюсь заточенным в комнате или палате, которую знаю уже наизусть: и тогда каждая минута мне в радость. Скуки не существует, поверьте мне!
— Чувствую, у вас есть некий собственный рецепт. От моих взрослых детей я все чаще слышу это слово, притом, что в их распоряжении все, что душе угодно: музеи, концерты, клубы, путешествия… — Вздохнул профессор.
— Никаких секретов. Просто надо беречь в себе радость жизни. Как бы жизнь ни складывалась. И помнить: скука крадет время, она сокращает нашу жизнь. Если украдут деньги их можно как–то восполнить, но кража времени страшней — оно невосполнимо.
Пять недель в больнице пролетели без скуки и Сименон вышел прогуливаться, поддерживаемый Терезой. Они могли часами беседовать обо всем на свете. Опираясь на ее руку, Сименон ощущал, что ни одна женщина не была ему так близка.
«Казалось, этот случай еще больше укрепил узы, связывающие нас. Всю свою жизнь я чего–то искал, за чем–то бегал, интересуясь всеми женщинами. Дважды женился и дважды переживал разочарование, стремясь все время к какой–то цели, которой не знал, и вот теперь познал, наконец.
Целью моих неутомимых исканий была, по сути, не вообще женщина, а одна–единственная настоящая женщина, любящая жена и заботливая мать. Без ухищрений, без прикрас, без амбиций, без тревог о завтрашнем дне, без «статуса». Теперь я нашел ее, сам не ведая, как долго не замечал, что достиг цели. Вот уже несколько лет я не предаюсь «охоте на женщин» и не из–за отсутствия влечения или физических возможностей. А потому, что я нашел одну, которая заменяет всех других. С Терезой я понял, что такое духовная близость между мужчиной и женщиной, когда каждое мгновение хочется видеть рядом этого человека, говорить с ним, делиться всем и получать поддержку».
Не претендуя на «статус» супруги или дорогие подарки, Тереза живет его жизнью, целиком растворившись в ней.
3
Сименон вновь обретает простые радости детства — наблюдать за птицами, жизнью растений. «Я остался простым, несмотря на отели, «роллсы», статус знаменитости. И Тереза это разделяет». Он живет в ладу с самим собой и в полном согласии с природой. Весенние листочки, пчелы, белки — все вызывает горячий интерес, наполняет его жизнь иным, ранее недоступным смыслом. Радует и преуспевание детей. Джонни закончил Гарвард и занимает пост в брюссельском офисе «Юнайтед артистс» — двадцатишестилетний серьезный человек. Марк снимает фильмы, Поль хочет стать коммерсантом. А Мари — Джо найдет силы победить недуг. Жизнь проста, полна любви и радости, потому что рядом Тереза.
«Сейчас, на семьдесят третьем году, я удостоился милости не быть больше одиноким. Я уверен, что мирно кончу дни в нашем розовом домике. И хочу этого, зная, что мою руку будет держать рука, которую каждую ночь я инстинктивно ищу под одеялом».
Как ни хороша эта идиллия, над ней витает мрачное бремя старости. Жизнь прожита и радоваться этому трудно, сколь бы богатые плоды ни принесла она. От слабости, недомоганий Сименона не могут спасти даже лучшие врачи. Он плохо спит, пьет ночами кофе, курит трубки. В лежачем положении его охватывает невроз — начинается боль во всем теле, мучает состояние взвинченности, беспокойства.
«Самый неблагодарный возраст — это старость.
В старости теряешь всякие иллюзии, если они еще сохранились, прекращаешь бороться и за материальные блага, и за карьеру. Перестаешь доверять отзывам и славе.
Медали и почести — это единственное, что можно предложить старикам. Но и они меня совершенно не интересуют».
Угрозы Дениз и опасные за Мари — Джо не дают Сименону покоя: он чувствует — беда подстерегает его.
И происходит то, чего он все время боялся.
Вечером во время ужина раздается звонок. Звонят из больницы «Кошен» в Париже.
— Ваша дочь находится у нас в реанимационном отделении. Ей оказали первую помощь, но она все еще в коме. Полагаем, что угрозы для ее жизни нет. Но вы, вероятно, захотите ее увидеть?
Захочет ли он? Господи, он поползет к ней на карачках! Забыв о болях и головокружении, Сименон тут же вылетает в Париж. Номер в отеле «Георг У», поездка в больницу — как трудно ему, задыхающемуся от слабости и страха, дается этот путь!.. Наконец — реанимационное отделение, писк приборов с мелькающими экранами, запах стерильной операционной, высокая кровать в центре. Он останавливается у кровати, справляясь с головокружением и чернотой в глазах.
Мари — Джо вся в аппаратах и трубках, бледное личико на голубых простынях, разметанные золотистые пряди. Он пристально смотрит на нее, и ее веки приоткрываются. Губы шепчут:
— Дэд… — слабый голос еде слышен, — Ты приехал…
Ее светлые, почти прозрачные глаза, выражают удивление, и ему кажется, что она улыбается загадочной улыбкой.
— Я люблю тебя, детка. Ты должна жить. — Он схватился за штатив какого–то прибора, что бы не упасть. Усилием воли поборол головокружение, едва шевеля пересохшими губами, произнес спокойно: — Сегодня я не могу здесь больше остаться — врачи не позволяют. Завтра мы поговорим, я посижу возле тебя.