Жития новомучеников и исповедников российских ХХ века
Шрифт:
— Вы считаете себя распорядителем церковного имущества? — спросил обвинитель.
— Я сам не подписывался под актом принятия имущества, но я себя считаю не посторонним человеком в этом деле. Этот вопрос был затронут самой властью, она просила Патриарха высказаться в воззвании о помощи голодающим, можно ли пользоваться освященными вещами, поэтому он написал это воззвание.
— Священники почему-то по долгу христианства должны подчиняться Патриарху, даже в том случае, если Патриарх толкает вас на контрреволюционный шаг, а не делать этого вы стесняетесь.
— Мы должны стесняться, потому что Церковь для нас самое дорогое и состоит из умных людей, а во–вторых,
— Если священник не высказывает своих мыслей, потому что он думает, что это стеснение, то, по вашему мнению, это не есть шкурничество?
—Смотря в каком случае.
—Во всех тех случаях, когда священник расходится с Патриархом, он все-таки должен исполнять то, что ему приказано. Как вы считаете, это шкурничество или стеснение?
— Я это шкурничеством назвать не могу. И даже в том случае, когда они убеждены, что этого исполнить нельзя, я вполне уверен, что Патриарх ничего противохристианского исполнить не прикажет, и потому священники должны исполнить свой долг повиновения.
В последний день процесса допрошенным было позволено сказать последнее слово. Протоиерей Александр сказал: «Граждане судьи, прежде чем покинуть этот зал и уйти, может быть, в вечность, я хотел бы реабилитировать себя… Христианин должен любить ближних и Бога… В 1913 году на мои личные средства кормилось село… Нижегородской губернии… Мне бы еще хотелось сказать, что мы здесь, попавшие на скамью подсудимых, далеко не составляем той сплоченной тесной организации, которую хотел бы видеть обвинитель. Поверьте, что многие из священников по недоразумению здесь. Ведь и все благочинные читали воззвание, а на скамье оказалась небольшая группа людей. Я думаю, что весь наш процесс, который совершается здесь, — громадное недоразумение… Наши мысли и мы далеки от той политической жизни, которую нам пытаются навязать. Мы не иезуиты, мы не католическое духовенство, нет, мы действительно пришли и строим только одну духовную жизнь, которая нам подведома, все другое — политика, тем более контрреволюция — нам чужды совершенно. Поэтому если я и совершил какое-либо преступление, в том смысле, что, прочитав контрреволюционное воззвание (хотя это не доказано), возбудил этим толпу, если мы действительно что-либо совершили, то это плод нашего незнания ориентации в новой обстановке… Для меня лично смерть не страшна, я, как верующий, верую, что Господь каждому шлет умереть тогда, когда надо, но нам жизнь нужна, чтобы реабилитировать себя не здесь, а на деле, мне хотелось бы послужить своему народу, который я люблю».
Преподобномученик Макарий родился в 1876 году в семье крестьянина Николая Телегина в селе Летниковском Бузулукского уезда Самарской губернии. В раннем детстве мальчику было чудесное явление, после которого он принял решение уйти в монастырь. Все мирское его перестало интересовать, и, еще будучи подростком, он нашел пещеру и удалялся в нее для молитвы. Придя в возраст, он окончил церковноприходскую школу, а затем на семнадцатом году жизни отправился в паломничество в Киев. Здесь, у святынь Киево–Печерской Лавры, созрело окончательное решение уйти в монастырь. По исполнении семнадцати лет он поступил послушником в Гефсиманский скит недалеко от Троице–Сергиевой Лавры, где проходил последовательно все послушания и около 1909 года принял монашеский постриг, был рукоположен в сан иеромонаха и определен в число братии Чудова монастыря в Москве.
С
На допросах в судебном разбирательстве, устроенном лукавыми и беспощадными безбожниками, отец Макарий отвечал открыто и прямо.
— Вы себя виновным признаете? — спросил председатель суда.
— Не признаю.
— А в тех фактах, которые изложены?
— Да, в тех фактах я признаю.
— Вас в чем обвиняют, вы знаете?
—Знаю. Я при изъятии церковных драгоценностей назвал комиссию грабителями и насильниками, за это меня арестовали. А что меня побудило, я вам скажу — мое религиозное чувство и пастырский долг, потому что светские люди не имеют права даже входить в алтарь. Но когда они коснулись святыни, то для меня это было очень больно, я ввиду этих обстоятельств действительно произнес эти слова, что вы — грабители, вы — насильники, ибо они преступность сделали, святотатство и кощунство…
— Значит, будем так считать, что вы считаете, что комиссия действовала, как грабители?
— Грабители. Действительно, это кощунственно для верующих, тем более для служителей престола. Как же это так? Я прихожу в ваш дом и начинаю распоряжаться. Скажите, что это, не то же самое?
— Где вы высказывали эти взгляды? Около храма?
— Зачем около храма? Я это говорил на подворье Патриарха.
— Где вы, говорите, оскорбили комиссию?
— У Святейшего Патриарха в храме, при изъятии.
— У него есть храм?
— Да, домовый.
— Там много было изъято ценностей?
— Я когда был, были венчики на горнем месте. Поставили стол и, опираясь на престол ногой, начали снимать. Тут меня арестовали. Я вижу, тут сила и воля, зашли с револьверами, поставили стражу, кавалерию, и что я могу тут сделать?
— Вы считаете, что при монархизме духовенству лучше было?
— Как то есть лучше? Жизнь была лучше. Значит, хорошо.
—Сейчас тяжелее?
— Да, теперь все тяжелее.
—Значит, при монархизме было лучше?
— Да, всем было хорошо, потому что было изобилие, а теперь мы видим, к чему страна идет и к чему пришла. Что об этом говорить.
—Вы монархист?
— Да, по убеждению.
— Скажите, точка зрения христианская с точкой зрения монархической совпадает?
— При чем тут монархизм и христианство? Христианство своим порядком, монархизм своим порядком.
—Вы можете ответить на вопрос? С точки зрения христианской допустимо быть монархистом?
— Допустимо.
— Значит, из всех видов властей вы сочувствуете только монархической?
— Я всем сочувствую хорошим.
—Советская власть — хорошая власть?
— Если где хорошо делает — хорошая, а плохо — плохая. Что же мы будем рассуждать. Мое убеждение такое, а ваше другое, и ничего не получится.
— Что значит, что вы остались монархистом?
— Что мои такие убеждения, и я в настоящее время противного не агитирую, а живу, как все смертные живут на земле.
— Что же тогда вы представителей советской власти ругаете?