Жития Святых (все месяцы)
Шрифт:
На это ему сказали:
— Мы видим, что это — истинная правда, однако, — не огорчай царя, который, ради мира Церкви, составил типос не для того, чтобы отрицать что-либо из признаваемых во Христе свойств, но ради спокойствия Церкви, повелевая молчать о тех вещах, которые порождают разногласие.
Тогда человек Божий, простершись на землю, отвечал со слезами:
— Не следовало бы огорчаться доброму и боголюбивому царю по поводу моего недостоинства, ибо я не хочу прогневать Бога, умалчивая о том, что Он повелел признавать и исповедовать. Ибо если, по слову Божественного Апостола, Сам Он положил «в Церкви, во-первых, Апостолами, во-вторых, пророками, в-третьих, учителями» (1 Кор.12:28), то ясно, что Сам Он и говорит чрез них. Из всего же Священного Писания, из творений святых учителей и из постановлений соборных мы научаемся, что воплотившийся Иисус Христос, Господь и Бог наш, имеет силу хотеть и действовать по Божеству и по человечеству. Ибо у Него вовсе нет недостатка в тех свойствах, по которым Он познается, как Бог, или как человек, кроме греха. Если же Он совершен по обоим естествам и не лишен ничего, свойственного им, то, по истине, тот совершенно извращает тайну его вочеловечения, кто не признает в Нем самого существа обоих естеств с соответствующими им свойствами, — естеств, чрез которые и в которых Он пребывает.
Когда Святой изложил это и многое другое, пришедшие похвалили его мудрость и не нашли, что возразить ему. Сергий же сказал:
— Один ты огорчаешь всех, — именно тем, что из-за тебя многие не хотят иметь общения со здешней Церковью.
Преподобный Максим возразил:
— Но кто может утверждать, что я кому-нибудь повелевал не иметь общения с Византийскою церковью?
На это Сергий отвечал:
— То самое, что ты не сообщаешься с этою церковью, сильнее всего отвращает многих от общения с нею.
Человек Божий сказал на это:
— Нет ничего тягостнее и печальнее того состояния, когда совесть в чем-либо обличает нас, и нет ничего дороже спокойствия и одобрения совести.
Затем Троил, обращая внимание на то, что «типос» царя Константа анафематствован по всему Западу, сказал святому:
— Хорошо ли, что толкование благочестивого государя нашего так бесславится?
Святой ответил:
— Да простит Бог тем, которые внушили императору и допустили его издать этот указ!
Троил спросил:
— Кто же внушил и кто допустил?
Святой ответил:
— Предстоятели Церкви научили, а сановники допустили, и, таким образом, позор соблазна падает на неповинного и чуждого всякой ереси царя. Однако, посоветуйте государю сделать то же, что сделал некогда блаженной памяти дед его Ираклий. Когда он узнал, что многие отцы на Западе не принимают «изложения» веры, а равно обличают и осуждают заключающуюся там ересь, — очистил себя от упрека в этом, разослав повсюду свои послания и утверждая в них, что «изложение» принадлежит не ему, а бывшему патриарху Сергию. Пусть сделает то же и ныне царствующий государь и тогда он будет освобождён от всякого упрека.
Они долго молчали, качая головою, а затем сказали:
— Неудобно и даже невозможно сделать все то, что ты советуешь, авва.
Побеседовав еще достаточно о разных предметах, они простились и дружелюбно расстались.
Чрез неделю после этого разговора, в следующую субботу, святого и обоих его учеников опять позвали в царскую палату к допросу. Прежде был введен более ранний ученик его Анастасий, а другой Анастасий, бывший апокрисиарий римской церкви, был поставлен вне палаты. Когда первый Анастасий был введен в залу, где сидели среди членов сената два патриарха: Фома, константинопольский патриарх, и какой-то другой, тотчас вошли и клеветники, возводившие на преподобного Максима ложные обвинения. Присутствующее заставляли Анастасия подтверждать клеветы, возводимые на его учителя. Но он дерзновенно изобличал ложь, мужественно возражая пред патриархами и сенатом. Когда же его спросили: анафематствовал ли он «типос», он ответил, что не только анафематствовал, но и составил против него книгу. Тогда сановники спросили:
— Что же? Не признаешь ли ты, что ты дурно поступил?
— Да не попустит мне Бог, — ответил Анастасий, — считать дурным то, что я сделал хорошо, согласно церковному правилу.
Когда затем его спрашивали о многих других вещах, он отвечал, как ему помогал Бог. После этого его вывели, а ввели преподобного старца Максима. Патриций Троил обратился к нему с словами:
— Послушай, авва, скажи правду, и Бог помилует тебя. Ибо если мы станем допрашивать тебя законным порядком и окажется истинным хотя бы одно из возводимых на тебя обвинений, то ты будешь казнен по закону.
Старец отвечал:
— Я уже сказал вам и опять скажу: настолько же возможно хотя бы одному обвинению быть справедливым, насколько сатане возможно стать Богом; но так как сатана не есть Бог и стать Им не может, будучи отступником, то и те обвинения не могут стать истинными, которые совершенно ложны. Поэтому, что хотите сделать, то и делайте; я же, благочестно почитая Бога, не боюсь обиды.
На это Троил возразил:
— Но разве ты не анафематствовал типоса?
Старец отвечал:
— Несколько раз уже я говорил, что анафематствовал.
— Но если ты, — сказал Троил, — анафематствовал «типос», то следовательно и — царя?
— Царя я не анафематствовал, — ответил преподобный, — а только хартию, ниспровергающую православную и церковную веру.
— Где же ты анафематствовал? — спросил Троил.
— На поместном соборе, в Риме, — отвечал Святой Максим, — в церкви Спасителя и Пресвятой Богородицы.
Тогда обратился к нему председатель:
— Вступишь ли ты в общение с нашею церковью, или нет?
— Нет, не вступлю, — отвечал Святой.
— Почему же? — спросил председатель.
— Потому что она, — отвечал Святой, — отвергла постановления православных соборов.
— Но если церковь наша отвергла соборы, — возразил председатель, — то как же они записаны в месяцесловном диптихе [46]?
— Какая польза, — отвечал Святой, — от названий и воспоминания их, если догматы тех соборов отвергнуты?
— Можешь ли ты, — спросил председатель, — ясно показать, что нынешняя Церковь отвергла догматы бывших ранее святых соборов?
— Если не будете сердиться и повелите, — ответил старец, — то я легко могу показать.
Когда все умолкли, к нему обратился казнохранитель:
— За что ты так любишь римлян и ненавидишь греков?
Святой ответил:
— Мы имеем от Бога заповедь — никого не ненавидеть. Я люблю римлян, как единоверных со мною, а греков — как говорящих одним со мною языком.
— А сколько тебе лет? — спросил казнохранитель.
— Семьдесят пять, — отвечал святой.
— А сколько лет, — продолжал казнохранитель, — находится при тебе твой ученик?