Живая древняя Русь. Книга для учащихся
Шрифт:
Николай Рерих сравнивал убранство и роспись ярославских церквей с итальянскими соборами, украшенными мастерами Возрождения.
Древнерусская керамика была подлинно народным видом искусства, жизнерадостным, прекрасным; она не могла не пленять и поколения совсем других эпох.
В путешествиях по северной стороне несколько лет назад я попал в лесную вятскую деревню, находящуюся километрах в тридцати — сорока севернее поселка Белая Холуница. Бушевала немилосердная пурга, мы устали толкать машину по занесенной снегом дороге и были донельзя рады, когда шофер — свой человек в здешних местах — привел нас на ночлег в теплую избу. Нежданных гостей, спасающихся
Когда чуть мерцающий свет озарил горницу, мы увидели печь, передняя стенка которой была выложена изразцами, старыми, потрескавшимися, местами закопченными; на некоторых рисунок был еле-еле различим. Время оставило на кафеле следы разрушений и порчи.
Я видел, что изразцы муравленые, покрытые прозрачной глазурью, четырехугольной формы, обведенные синими, красными и голубоватыми — каймами. Керамические картинки восемнадцатого века изображали зверей и животных, охотничьи сценки и потешные эпизоды: выпивохи черпают кружками вино из бочонка; кавалер-курильщик подает нюхательную табакерку даме; сиделец в лавке ест пряники; петух на крыше дома спасается от хозяина, держащего в руках длинную жердь. На некоторых изразцах, хотя и не без труда, можно было прочесть слова, написанные вязью. Под опрокинутым бочонком шутливое изречение: «Не потребен без рома». Змея обвила оголенный куст. Это символическое изображение верности сопровождалось словами: «С тобой засыхаю». Под кружкой с пенистой брагой написано: «Дурак на меня уповает».
Манера письма, полушутливые афоризмы, рисунки — все говорило о том, что изразцы расписаны мастером-художником, талантливым и опытным. Откуда в северной лесной глухомани взялись эти плитки с галантными сценами елизаветинского времени?
Пурга не позволила нам уехать на рассвете. Степан Петрович, оказавшийся учителем-пенсионером, принес охапку дров, и в печи весело запылал огонь.
— Дрожит свинка, острая щетинка, — улыбнувшись, заметил хозяин. Он оказался словоохотливым человеком и, заметив мой интерес к изразцам, рассказал семейное предание, переходящее из поколения в поколение.
В Москве, за Таганскими воротами, поблизости от дороги, ведущей в Гжель, был ценинный завод мастеров Гребенщиковых. Цениной называли изделия из цветной обожженной глины, покрытые непрозрачной эмалью. По сырой эмали белого цвета на изделия наносился рисунок. После этого кувшины, миски, чашки, изразцы закалялись огнем. Получались красивые и прочные изделия, которые благодаря сравнительно недорогой цене быстро раскупались по всей стране.
Один из Гребенщиковых — Иван — был умельцем и одаренным живописцем. Его изделия прославились настолько, что самые знатные люди заказывали ему фамильные, памятные сервизы.
За окнами гудела непогодь, в печи весело потрескивали дрова, а Степан Петрович, довольный внимательными слушателями, по-молодому поблескивая глазами, рассказывал о делах давно минувших дней:
— Помощником Ивана Гребенщикова, милый ты человек, материн прадедушка был — Антон, по прозвищу Глина. Он с малолетства при заводе Гребенщиковых вырос, так и укоренилась по всей Таганке за ним кличка — Глина. Антон на кличку не обижался, говаривал, что из глины и первый человек был вылеплен.
Стал со временем Антон Глина мастером. Сам Иван Гребенщиков заводом почти не занимался, а все дни бился над секретом производства фарфора.
Однажды Иван Гребенщиков вызвал Антона Глину и сказал, что наиславнейший пиит Александр Петрович Сумароков просит срочно изготовить дорогой сервиз. Прадед, конечно, понятия не имел, что такое пиит. Думал, вроде генерал-аншефа. Гребенщиков потом Антону объяснил, что пиит Сумароков — стихотворец, чью трагедию во дворце на Яузе показывали. Сумароков заказал не простой сервиз, а «со значением». На всех столовых приборах — мисках, салатницах, супницах, тарелках — должен был быть обозначен личный сумароковский герб и изображение ордена Анны, полученного поэтом.
Антон Глина горячо взялся за дело, и через некоторое время сервиз был готов. Получились вещицы — одно загляденье! У нас, наверное, таких еще не делали. Выписывали парадные сервизы из Англии. У прадеда же получилось все на свой манер. Скажем, суповая миска — простой предмет, вроде бы ничего и не придумаешь.
Н. К. Рерих. Ярославль. Церковь Иоанна Предтечи. XVII в. Живопись на паперти.
Микула Селянинович и Вольга. Камин. Выполнен в абрамцевской майоликовой мастерской по рисунку М. А. Врубеля. 90-е годы XIX в.
Но Антон сделал ее так, что сияет она снежной белизной, на ручках — лики дев-чародейниц, а в центре, на самом видном месте, в окружении цветущих лепестков — скрещенные мечи — герб Сумарокова.
Когда тщеславный пиит увидел выполненный по его просьбе заказ, то в восторге воскликнул: «Славная майолика — под стать моим стихам!»
Сервиз недешево стоил, и некоторую толику денег получил и мой прадед за умение и старание.
Иван Гребенщиков долго не хотел расставаться с мастером на все руки, но, видя, что Антон заскучал, посоветовал ему открыть собственное ценинное дело.
— На обзаведение, — сказал Степан Петрович, показывая на печь, — подарил Гребенщиков вот эти изразцы.
— Да как же они к вам, на Север, попали?
— Очень просто, милый человек. Прадед переехал в Гжель, известную цветными глинами. Выстроил дом, обзавелся семьей и хотел начать ценинное дело. Но гжельские воротилы, опасаясь, что им мастер дорогу перейдет, подожгли дом Антона. Весь пожиток в дым ушел. От былого одни гребенщиковские изразцы, что во дворе лежали, уцелели. Бежал из Гжели Антон в наш северный край…
Степан Петрович говорил с таким сердечным волнением, что можно было подумать, будто он сам все рассказанное видел. Я же думал о том, что в семейном предании, наверное, как нередко бывает, вымысел переплелся с правдой.
Вернувшись в Москву, я поинтересовался историей ценинного завода Гребенщикова. Велико было мое изумление, когда я узнал, что поэт Александр Петрович Сумароков действительно заказывал Гребенщикову орденский сервиз.
Вспоминаю красочный рассказ Степана Петровича, — поистине нет сказок лучше тех, что выдумала сама жизнь.