Живой Алтай. Горы, люди, приключения
Шрифт:
Оставаясь сидеть в седлах, притормаживаем рядом и наблюдаем.
Из машины вываливается шесть человек – мужчин и женщин.
– Вы откуда? – спрашиваю я.
– С Каракола! – улыбается шофер-алтаец. – А они – туристы из Москвы.
– Как же вы влезли внутрь вшестером? – изумляюсь я.
– Да легко! – хохочут туристы.
Про себя удивляюсь еще и тому, как это «уазик» затащил такую ношу на Бащелак по крутым затяжным подъемам.
Москвичи отправляются пешком вверх по склону лощины, меся грязь, а шофер вскакивает в грязный вездеход и рывками пытается выбраться из залитой водой ямы. Уезжаем вперед.
Между ручьем и вторым перевалом группу настигает гроза с градом. Вокруг вмиг чернеет, группу обступает тьма, хлещет ураганный ветер. Все натянули на головы капюшоны курток, согнулись, вжались в лошадиные шеи. На дорогу смотреть невозможно, держим общее направление на северо-запад. Принимается валить мокрый густой снег (конец июля!), дико несется по равнине, воет и сечет метель. Снег сменяется, а скорее дополняется, крупным градом. Град обсыпает белыми горошинами просторную луговину, хлещет в бока, громко стукает в головы.
Лошади бегут споро, но сильно пугаются снега, града и раскатов оглушительного грома.
Так продолжается минут десять, за это время промокаем насквозь, горное обмундирование оказывается бессильным. Пробирает сильный холод. «Опять сушиться вечером», – соображаю я.
Снег, метель и гроза внезапно стихают. Тут же хребет обволакивает густой серый туман (точнее, на горы опускаются плотные облака). Теряю из виду проводников и спутников, скорость движения падает еще больше. Ужасно зябко, руки и ноги коченеют.
Переговариваюсь на ходу с Володей и друзьями, чьи голоса доносятся из тусклой пелены вокруг. Так проезжаем второй, невидимый, перевал и спускаемся к Чурилке, невдалеке от которой выбираемся ниже границы облаков на открытое место. И голодные, мокрые, уставшие, замерзшие прибываем на место стоянки.
Нам рады, нас ожидают. Девочка Вероника смеется жалкому виду экскурсантов, собака приветливо прыгает вокруг Володи.
Хозяева встречают сочувственно – наблюдали, что творилось только что над хребтом. Хозяйка предлагает отведать горячего супа из казана – можем ли отказаться от такого! Наваристый суп приготовлен из баранины – свежей, жирной, высокогорной, вкус его без преувеличения бесподобен. К супу прибавляем на общий стол собственные водку, консервированные овощи и фрукты из железных банок, сыры и колбасы, свежий каракольский хлеб. И отменно устраиваем ранний ужин совместно с семьей хозяина, согреваясь, отдыхая и расспрашивая про особенности пастушеской жизни в горах.
– А куда подевались те на «уазике», что в овраге застряли?
– Да уже спустились в Каракол, не переживайте – тут недалеко еще одна дорога есть мимо нас, – успокаивает хозяин.
К середине пира в дверях появляется вчерашний знакомец, пастух Роман. Он прискакал напрямую со своей стоянки, зная, что мы здесь. Поговорить, посидеть, пообщаться. От Романовой стоянки до Чурилки не больше 3 км, их разделяет узкий лесистый гребень хребта. Мы рады Роману и вместе продолжаем застолье, тесно окружив обильный стол в избушке. Роман поведывает историю про ночную ссору с четверкой пьяных санаровских мужиков:
– Приехали они, значит, от вас ко мне, уже к ночи. Все четверо пьяные, с карабинами. Коней своих потерявшихся ищут по горам, злые. А ко мне как раз трое наших поднялись с Каракола.
Санаровцы, значит, к нам – не видали наших коней? Нет, говорим, не видали, видали бы – так сразу показали бы, где они ходят. Стали пить, сидеть, разговаривать. Спорить, где лучше жить – в Санаровке или в Караколе, где да чьи пастбища да покосы, у кого скотина крепче. Те цепляются, наши отвечают. Двое напились и стали драться, до крови дошло. Потом один санаровский карабин схватил, наши за топоры… Ну так мы их едва растащили.
– И чем кончилось?
– Уже под утро успокоилось. Те сели на коней и уехали обратно в сторону своей Санаровки. К вам не приезжали?
– Нет.
– А к тебе? – спрашивает Роман хозяина Чурилки.
– Не видал их.
– Ага, значит прямо ушли на Санаровку.
Володя слушает историю Романа спокойно, но немного мрачнеет.
– Я топор потерял, – вдруг говорит он.
Топор у нас в дорогу один, а без него никуда.
– Где потерял? – деловито спрашивает Роман.
– На обратной дороге с озера. Где-то в пургу обронил. Отвязался от седла. На озере был на седле.
– Я поищу! – спокойно говорит Роман и быстро выходит из избушки. Тут же слышно, как он отъезжает рысью в сторону Потайнухи.
– Если не найдет, дам вам свой – у меня два тут, – прибавляет добрый хозяин Чурилки.
После раннего ужина быстро ставим поблизости от дома лагерь. Луговина широкая и сухая, вставай, где пожелаешь. Часа через полтора, уже на закате, возвращается Роман с Володиным топором в руке. Пастух тщательно проехал-оглядел по свежим следам весь наш путь туда и обратно и при возвращении с озера все же нашел. Для него это в радость – помочь земляку, посидеть-поболтать с редкими гостями из Москвы. Теперь Роману пора собираться к себе на стоянку, сгонять на ночь отару. Тепло прощаемся, караколец мчится в гору в густой лес. Перед сном хорошенько просушились у печки, попили чаю с хозяевами и разбрелись по палаткам. За день, полный впечатлений, прошли и проехали 22 километра и подустали.
Среди глубокой ночи нехотя выбираюсь из палатки по малой нужде. В горах полная тьма, ни огонька, ни искры, небо плотно закрыто тучами. Ни звука, ни единого движения, ни даже тихого колебания воздуха, все замерло. Прохладно, но не холодно. На лбу портативный фонарик на резинке, который зажигаю машинально, в полудреме. Бреду от палатки вверх по мокрому лугу. Расстегиваю брюки, начинаю… и резко вздрагиваю всем телом от неожиданности. Невдалеке от меня повыше по склону и метрах всего в пятидесяти в темноте ярко сверкают несколько сотен белых огоньков. Их неровная узкая полоса бежит вдоль невидимой поверхности луга и обращена ко мне. Ох!
Испуганно дергаюсь и инстинктивно отскакиваю на пару шагов назад. Что за адские глазища? Звери? Волки?! Тьфу! Наконец соображаю. Овцы! Чуть выше на сырой траве луговины в ночи лежит и отдыхает большая отара овечек. Я их разбудил и побеспокоил. Овцы подняли от травы курчавые головы и теперь все вместе пялятся на то, как справляю нужду. Их глаза отсверкивают от света фонарика и горят адским огнем. Становится неловко делать свое простое дело перед такой большой и внимательной аудиторией. Что они сейчас думают обо мне? Сконфуженно отворачиваюсь и возвращаюсь в палатку. Глаза овечек гаснут, горы заново погружаются в беззвучную непроглядную мглу.