Живой как жизнь
Шрифт:
И вспомним двустишие из «Евгения Онегина»:
Все, чем для прихоти обильной Торгует Лондон щепетильный...Посмотрев в современный словарь, вы прочтете, что щепетильный — это «строго принципиальный в отношениях с кем-нибудь».
Между тем во времена Пушкина это значило: галантерейный, торгующий галантерейными товарами — галстуками, перчатками, лентами, гребенками, пуговицами.
И ярем, и стогны, и вежды, и вотще, и алкать, и ярмонка,
И после Пушкина — сколько появилось оборотов и слов, которые, отслужив свою недолгую службу, либо переосмыслялись, либо исчезали совсем!
Взять хотя бы слово плакат. Кто не знает этих уличных ослепительно ярких, разноцветных картин, нарисованных с агитационными или рекламно-коммерческими целями? Мы так привыкли к плакатам, к плакатной живописи, плакатным художникам, мы так часто говорим: «это слишком плакатно», или: «этому рисунку не хватает плакатности», что нам очень трудно представить себе то сравнительно недавнее время, когда плакатами назывались паспорта для крестьян и мещан.
Между тем, если вы возьмете словарь Даля, вышедший в обновленной редакции в 1911 году, вы не без удивления прочтете:
«Плакат, м. (нем. Plakat), паспорт(!) для людей податного сословия»(!!).
Это все, что в начале XX века авторитетный русский словарь считал нужным сказать о плакате.
И еще пример. Молодое поколение (да и то, что постарше) давно освоилось с такими формами, как: «Звонила Вера, что завтра уезжает», или «Позвони Еремееву, чтобы прислал чемодан», но еще Чехов не знал этих форм. Долгое время не знал он и формы «говорить по телефону». Он писал: «Сейчас в телефон говорила со мной Татаринова» (XIX, 231) [17] ; «Альтшуллер говорил в телефон» (XIX, 231)1; «Сейчас говорил в телефон гурзуфский учитель» (XIX, 280); «Сейчас говорил в телефон с Л. Толстым» (XIX, 186) и т.д.
17
Первая цифра в скобках означает том, вторая — страницу Полного собрания сочинений и писем А. П. Чехова. М., 1946—1951.
Та же форма в его «Рассказе неизвестного человека»:
«Я заказывал в ресторане кусок ростбифа и говорил в телефон Елисееву, чтобы прислали нам икры, сыру, устриц и проч.» (VIII, 180).
Изменение микроскопическое, почти неприметное: замена одного крохотного словечка другим, но именно путем безостановочного изменения микрочастиц языка меняется его словесная ткань.
Иногда привычные слова вдруг приобретают новый смысл, который более актуален, чем прежний. Таково, например, слово спутник, которое внезапно прогремело на всех континентах в качестве всемирного термина, применяемого к искусственным небесным телам, из-за чего первоначальное, старое, «земное» значение этого слова сразу потускнело и зачахло. В нашей
Как-то в одной из своих лекций о Чехове я, выступая перед радиослушателями, сказал между прочим, что его обокрали дорожные спутники.
Четырехлетний житель Севастополя, Вова, случайно услыхал эту фразу, и на лице его появилось выражение ужаса:
— Мама, ты слышишь? Спутника обокрали!
Первоначальное значение этого слова, еще недавно такое живое и ясное, для Вовы, как и для миллиона других его сверстников, просто не существует и не имеет права существовать.
Оно вытеснено новым значением, таким победоносным и величественным.
Да и взрослые, насколько удалось мне заметить, избегают употреблять это слово в том смысле, в каком оно употреблялось до запуска искусственных спутников. Можно быть твердо уверенным, что в настоящее время Горький не озаглавил бы своего рассказа «Мой спутник», а Вера Панова не назвала бы свою повесть: «Спутники». Старик Жуковский, живи он теперь, не призывал бы нас хранить благодарную память
О милых спутниках, которые наш свет Своим сопутствием для нас животворили...Ибо это слово переродилось в один-единственный день, нанеся значительный ущерб своему первоначальному смыслу.
Точно такая же судьба постигла слово шофёр. Современному читателю кажется фантастически странной фраза Григоровича, сказанная в 1845 году Достоевскому:
— Я ваш клакер-шофер.
Автомобилей тогда и в помине не было. Так что, называя себя шофером Достоевского, Григорович отнюдь не хотел сказать, что он водитель персональной машины автора «Бедных людей». Французское слово шофёр (chauffeur) значило тогда кочегар, истопник (буквально: «тот, кто согревает»),
Григорович именно эту роль и приписывал себе — роль разогревателя славы своего великого друга.
Но вот во Франции появились автомобили, и слово шофер получило новый, неожиданный смысл, а старый смысл понемногу позабылся, и теперь во всем мире оно означает: водитель автомобильного транспорта.
Оттого-то не существует таких словарей, о которых мы могли бы сказать, что в них помещается весь словарный капитал того или иного народа, даже в том случае, если словарь называется полным. Превосходный «Словарь русского языка», составленный С. И. Ожеговым, вышел четвертым изданием в 1960 году, между тем теперь стало ясно, что он требует поправок, перемен, дополнений. Например, о космонавте в словаре говорится:
«Тот, кто будет совершать полеты в космос».
Теперь это будет уже устарело. Теперь о космонавте необходимо писать:
«Тот, кто совершает полеты в космос».
Революция 1917 года очистила наш язык от таких унижающих человеческое достоинство слов, как жид, малоросс, армяшка, инородец, проситель, простонародье, прислуга, лакей, мужичьё и т.д. Из действующих они сразу же стали архивными. Исчезли самоеды и сарты, то есть те презрительные клички, которыми в самодержавной России именовались ненцы и узбеки.
А вместе с ними и такие подобострастные формулы, утверждавшие неравенство людей, как милостивый государь, господин, ваш покорный слуга, покорнейше прошу, покорнейше благодарю, соблаговолите, соизвольте, извольте, честь имею быть и т.д.
А также: ваша светлость, ваше сиятельство, ваше благородие, ваше высокопревосходительство (сохранившиеся у нас лишь в языке дипломатов) и т.д.
Уничтожено унизительное слово прошение.