Шрифт:
Приехал я 17-летним зеленым провинциальным парнишкой поступать в университет в чужой город. Это было, не побоюсь громких слов, аж двадцать пять лет назад. Тогда казалось, что я, наконец, вырвался из оков родительского контроля, теперь я взрослый, живу в общаге с тысячью рублей в месяц от мамы, делаю что хочу, пью, курю, сорю деньгами (ну, по крайней мере первые два дня после перевода), наслаждаюсь жизнью и общением с девочками, завел новых друзей, таких же взрослых и самостоятельных, как и я. У меня начался отсчет нового мира, который закружил неокрепший мозг в вихре свободы, удивления возможностям, масштаба вседозволенности и удовольствий, доселе мне неведанных.
Учеба? Ой, я вас умоляю. Программирование там какое-то, Паскаль, Фортран, лекции. Первые недели еще ходил на занятия, было любопытно, познакомился с одногруппниками, вроде нормальные ребята,
Я успокаивал себя тем, что староста не подведет. Тем более, я ей нравился. В середине семестра практически перестал ходить в универ. Сами посудите. Утром встать нереально тяжело, на вторую пару идти уже нет смысла, третья вообще обычно ненужная. Ближе к сессии шоколадка с орешками старосте – и шпаргалки на всех экзаменах мне были обеспечены. Ответственная девочка писала их специально для меня, потому что самой списывать считала унизительным и позорным делом.
Первый семестр кое-как сдал, преподаватели знакомились со мной заново, и я чувствовал некую тревогу: в зачетке стояли одни “удовлетворительно”, ни одной четверки. Хвастать родителям было нечем, решил, что второй семестр возьмусь за ум. За ум взялся с трудом, через невероятные усилия стал посещать лекции, потихоньку начал погружаться в состояние, которое сейчас называют “паническая атака”. Тогда я называл это другим нелитературным словом. Примерно, как “все пропало”, только чуточку по-другому. Одним крепким словом. Решил, что к концу первого курса меня отчислят, потому что, действительно, было очень сложно, учитывая, что первый семестр я попросту прогулял.
Понимал, что надо как-то решить эту проблему, но обстоятельства вокруг меня складывались не в пользу решения, а наоборот лишь усугубления моего “все пропало”. Каждый вечер в комнате общежития было веселье, алкоголь, новые лица, некоторые лица оставались спать, причем на моей кровати, хотя приходили к соседу. Иногда по утрам абсолютно нечего было есть. Тогда, чтобы не умирать от голода весь день, я пил чай с двумя столовыми ложками сахара. Сейчас вспоминать это жутко, но тогда я начитался где-то, что глюкоза – это очень полезно и питательно, рекомендуется для спортсменов и голодающих студентов. Какие-то еще были моменты, когда одна девочка не успевала уйти, как приходила вторая, они то ругались между собой, то вдвоем ругали меня, эти бесконечные стычки, оправдания, их слезы, моя неловкость, все накладывалось слоями и уже давило очень негативно на мое понимание свободы.
Моего друга Джеймса (иностранный студент, приехавший из Камеруна) забрала мама. Обратно в Африку. Потому как Джеймс, попав в среду легкомысленных русских, стал немного похожим на нас. Водка – это было единственное слово, которое он говорил без акцента и даже почти русским голосом. Водка Джеймса сгубила, и когда его забирали, сцена была похожа на кино: сумки, летящие из комнаты Джеймса в коридор, кричащая на нас по-французски чернокожая мама, и мы, стоящие стеночкой, как футболисты перед воротами. Было симбиозно: и до жути смешно, потому что никто из нас никогда раньше не видел в живую кричащих чернокожих мам, и грустно, и мы, в общем-то понимали, что виноваты, но в 17-18 лет какая там вина? Смешно и все. Когда Джейми уехал, мы долго еще пили за его здоровье.
В конце концов, пить я уже не мог. Сильно протрезвел и решил пойти к декану и попросить, чтобы меня переселили. Это было мое первое взрослое правильное решение. Именно тогда, наверное, был переломный момент в сознании, и от беспечного идиота я стал переходить в фазу ответственного за собственную жизнь человека.
Общежитий у нашего универа было тогда пять, и год назад сдали шестой корпус. Туда заселяли в основном иностранных студентов, и если были места – своих. Иностранными считались как абсолютно
Кое-как я дождался переезда, благо декан внял моим молитвам, и в июне я уже переносил свой невеликий скарб. Староста все так же писала мне шпоры ко второй сессии, надеясь на мое внимание, но я стал кое-что соображать и сам, с удовлетворением осознавая, что уравнение Максвелла поддается какой-то логике, если хорошенько вникнуть. А комплексные числа – это вообще такие числа, которые умные люди придумали, чтобы применять во всяких электролитических реакциях, потому что без комплексных чисел там вообще никак. Преподаватель вышки объяснял вещи, которые мне явились в итоге удивительными. В школе я неплохо знал математику, но таких нюансов учителя не рассказывали. Вот вы, например, знаете, почему числа называют квадратными или кубическими? Число 4 – это квадрат числа 2, но все равно ничего не понятно. Почему квадрат, а не какое-то другое слово. А потому, что из четырех точек можно нарисовать квадрат. И из девяти тоже, на каждой стороне будет по три точки. Куб – окей, 8 – это куб двойки. Из восьми точек рисуйте себе куб. Точки – это вершины. Все так просто, это было рассказано между делом, и я не понимал, почему в школе такого не давали. Когда знаешь эту основу, гораздо проще все идет и принимается. Сессию сдал, теперь перевес был на стороне “Хорошо”, а по высшей математике вообще “Отлично”. Тройки остались по химии и каким-то еще, уже не помню, жутким предметам, но уже и неважно.
Летом, конечно, я уехал домой. Почувствовал прелесть забытой несвободы, ностальгию по детству, по маминой еде, по своей кровати, которая не провисает до пола, когда на ней лежишь, блаженство от отсутствия необходимости периодически пить водку.
Впереди еще 4 курса удивительной и прекрасной жизни и учебы. С содроганием считал последние дни августа. Вокзал. Пока, мам! Мне уже 18. Хотелось, как ребенку, рыдать в этом вагоне, когда я видел, как силуэт мамы отделяется и остается точкой вдалеке. Решил, что надо брать себя в руки, в конце концов, я еду не в армию какую-нибудь, а всего лишь в Общежитие №6.
Второй курс начался порядочно. У меня новые кроссовки, джинсы, я стал более-менее похож на уверенного студента, который прошел уже и огонь, и воду, и теперь остались только медные трубы в виде 4-х каких-то там быстрых лет и диплома.
К моему соседу настойчиво стала приходить девочка Гуля. У них все было очень серьезно и по любви, она все время приносила еду, либо готовила у нас, еще убирала в комнате, поэтому я был совсем не против. Выучил пару калмыцких слов, мог поддержать разговор на уровне “Есть будешь?” – “Буду”. Учиться было проще, почти никто не мешал, и так потихоньку я вошел во вкус нормального студенчества. Семестры делились на три модуля, естественно, мы отмечали окончание каждого. Моя большая калмыцкая семья приняла меня как родного, в нашем блоке на две комнаты жили 4 калмыка и я. У всех них были друзья и девушки, у девушек были подруги, у меня тоже были свои друзья, в общем, первый модуль третьего семестра был ознаменован грандиозным сборищем и налаживанием межнациональных связей.
Гуля пригласила Аню. Это была ее подруга и одногруппница, они обе учились на другом факультете, поэтому Аню я раньше не видел. Что меня поразило при первой встрече – ее улыбка. Просто нереально красивые белые ровные зубы, и весь вечер, мне кажется, я смотрел в прямом смысле ей в рот. Хотелось попросить их даже потрогать пальцем. Смотрел, как она говорит, как ест, как вытирает губы салфеткой, как смеется. Внимание было приковано железно, пуще, чем подкова у хозяйской лошади. Все мои наработки по одурманиваю девочек резко перестали быть действенными. Никакого впечатления мое остроумие, шутки, тосты, комплименты на нее не производили. Она сидела рядом с другими девчонками, которых я даже не особо видел, они был как размытые пятна вокруг моей богини.