Живые картины

Джонсон Чарлз

А потом все заканчивается, зал пустеет, полтора часа иллюзии прошли. Ты выходишь вместе с остальными, изумленный тем, как много можно спроецировать на чистый лист Большого

Экрана — скорбь, страсть, огонь, смерть, — а он в конце останется нетронутым. Накидывая плащ, а отсвет образов все еще у тебя в голове, ты выходишь на улицу. Твоему взгляду, все еще заторможенному, требуется мгновение, чтобы приноровиться к послеполуденному свету, дорожной суете, и окружающие тебя вещи, покаты топаешь к своему «фиату», чувствуя себя отлично, предметы на улице — плоские и безобъемные поначалу, точно декорации на площадке. И тут ты столбенеешь.

«Фиат», замечаешь ты, взломали. Бардачок прошерстили, а там ты держишь чековую книжку, запасной ключ от дома и туда — ты помнишь — ты клал доклад, назначенный на завтра. На девять ровно. Бардачок, как это выглядит? Как часть твоего тела, да? Как рана? Оттуда выплескивается изломанная фотокарточка твоей жены, попросившей тебя

съехать, чтобы забрать себе дом, и еще одна — твоих детей, которые понятия не имеют, как пусто тебе вставать по утрам ради того, чтобы их содержать, на работу, которая есть глумление над твоими талантами, где не можешь сбавить темп, и по крайней мере четыре конкурента только того и ждут, что ты отступишь, или ударишь лицом в грязь, или помрешь, и несправедливость всего этого, видимого тебе в узком диапазоне излучения, который ты называешь зрением, при ускорении мысли, необходима и достаточна — как говорят некоторые логики, — чтобы твои кулаки вновь и вновь обрушивались на крышу «фиата». Ты забираешься внутрь, усаживаешься, яростно крутишь ключ зажигания, потом, выматерившись, падаешь лбом на руль, что есть, как скажет тебе любой в Голливуде, поведение недостойное такого многогранного таланта, как ты: продюсера, исполнителя главной роли и режиссера в самом долгом, самом захватывающем представлении из всех возможных.