Жизнь Антона Чехова
Шрифт:
Будь Антон покрепче здоровьем, он бы прекрасно управился с мелиховским хозяйством, однако на этот раз Павлу Егоровичу, Евгении Яковлевне и Маше предстояло втроем продержаться осень и зиму. Евгения Яковлевна в письмах не упоминает о болезни Антона – она озабочена драпом на пальто, урожаем картофеля, катарактой у Марьюшки. Павел Егорович писал Ване 22 августа: «Антоша <…> скоро уедет. Здоровье его много поправилось, повеселел, перестал кашлять, а это главное. <…> Скучно нам оставаться одним, я и мать, жить в деревне. Маша будет ездить в Москву каждую неделю» [399] . Ни у кого и в мыслях не было удерживать в Мелихове Антона. Александр с головой ушел в свои новые увлечения: езду на велосипеде и пропаганду трезвого образа жизни. Вместе с врачом, психиатром В. Ольдерогге, они в Финском заливе подыскали три острова, намереваясь устроить там колонии для алкоголиков. Антон замолвил о брате словечко перед Сувориным, тот переговорил с министром финансов
399
РГАЛИ. 2450 159. (Ваня использовал это письмо в письме Александру.)
А Маша чувствовала себя обиженной жизнью. Обнадеженная Бразом и Хотяинцевой, она решила выучиться на художницу, но, несмотря на ходатайство Левитана, не смогла поступить в Московское художественное училище. Иосиф Браз на ее душевное движение не ответил, и тридцатичетырехлетняя Маша осталась в Мелихове вековать свой девичий век, немало отягощенный семейными заботами и мало скрашенный семейными радостями.
Пока Лика размышляла, не последовать ли ей за Антоном во Францию, Александра Хотяинцева уже собиралась в дорогу. Друзья подталкивали Чехова к отъезду. Уговоры Левитана становились настойчивей. При всей своей неприязни к немцам он поехал в Наугейм принимать ванны и заниматься гимнастикой. «Изредка совокупляюсь (с музой, конечно)», – докладывал он Антону. Пейзажи Ривьеры он находил слащавыми, душа его стремилась в волглые подмосковные леса – губительный для здоровья, но неизбывный источник вдохновения. Однако Антону он советовал: «Все в один голос говорят, что климат Алжира чудеса делает с легочными болезнями. Поезжай туда и не тревожься ничем. Пробудь до лета, а если понравится – и дольше. Очень вероятно, что я подъеду к тебе и сам». С Машей Левитан был более откровенен: «Что Вы поделываете, дорогая моя, славная девушка? Ужасно хочется Вас видеть, да так плох, что просто боюсь переезда к Вам, да по такой жаре вдобавок. Я немного поправился за границей, а все-таки слаб ужасно <…> Должно быть, допел свою песню» [400] .
400
Цит. по Левитан: Письма, документы, воспоминания. М, 1966. Письмо от 29.07.1897.
До самого отъезда Антон жаловался на отсутствие денег. Левитан и Ольга Кундасова вошли в его положение. Левитан обратился к Савве Морозову, а Кундасова – к редактору журнала «Детский отдых» Я. Барскову, указав толстосумам на их долг – ссудить Чехову по 2000 рублей. Однако деньги Антон принял только от Суворина и 31 августа в восемь часов утра покинул Мелихово. Ольга Кундасова помахала ему вслед. Маша довезла брата до Москвы, где его перехватила Лика, заранее упредившая запиской: «Заеду за Вами в 9 часов или 9 1/2 я думаю, что для ужина не поздно. Очень хочу и надо Вас видеть. Куда это Вы едете? Уже за границу?» На следующий день Антон выехал в Биарриц, в последний раз повидавшись с Ликой. Об этой встрече ни он, ни она никогда больше не упоминали.
Глава 61
Пути-дороги
сентябрь – октябрь 1897 года
Четвертого сентября на Северном вокзале Парижа Чехова встретил старый таганрогский приятель Иван Павловский, в прошлом революционер, а теперь парижский корреспондент «Нового времени». Он доставил Антона к Сувориным в отель «Вандом». Суворин-старший в то время был в Биаррице, а его семейство – Анна Ивановна, Михаил и Эмили Бижон – прохлаждались в Париже. Проведя двое с половиной суток в железнодорожном вагоне и едва не задохнувшись от сигарного дыма попутчиков-немцев, Антон наконец смог перевести дух. У него снова пошла горлом кровь – обнаружив это, Анна Ивановна дала знать письмом Александру. Спустя четыре дня Антон, последовав примеру Суворина, выехал в Биарриц. Однако тот уже был в Петербурге – его вмешательства потребовали театральные дела. Суворин обещал, что с Антоном он увидится во Франции через месяц.
В Биаррице Антона поджидали друзья (а также скверная погода) – пребывавшие на отдыхе редактор «Русских ведомостей» Василий Соболевский и его гражданская жена Варвара Морозова с тремя детьми и гувернанткой. Чехову была симпатична эта пара. Они предложили Антону комнату у себя, но тот предпочел остаться в отеле «Виктория». В Биаррице было полно русских, недовольных тем, что там полно русских. Антон писал Суворину 11 (23) сентября: «Plage интересен; хороша толпа, когда она бездельничает на песке. Я гуляю, слушаю слепых музыкантов; вчера ездил в Байонну, был в Casino на „La belle H'el`ene“ <…> Жизнь здесь дешевая. За 14 франков мне дают комнату во втором этаже, service и все остальное. <…> Здесь Поляков с семейством. Гевалт! Русских очень, очень много. Женщины еще туда-сюда, у русских же старичков и молодых людей физиономии мелкие, как у хорьков, и все они роста ниже среднего. Русские старики бледны, очевидно, изнемогают по ночам около кокоток; ибо у кого импотенция, тому ничего; больше не остается, как изнемогать. А кокотки здесь подлые,
Сильный ветер, дующий с Атлантики, ограничил пребывание Антона в Биаррице двумя неделями. Однако за это время он успел очаровать местную кокотку: девятнадцатилетняя Марго даже пообещала, что не оставит его, когда он переберется в другое место.
Антон тратил авансы, полученные от Суворина, Маркса, Гольцева и Соболевского. Русский редактор международного журнала «Космополис» Федор Батюшков заказал Чехову рассказ, но Антону не писалось. В августе 1897 года с визитом в России побывал французский президент; обновленное французско-русское соглашение теперь запрещало пересылку по почте русских печатных текстов, дабы предотвратить проникновение в Россию подрывной литературы. Все написанные Чеховым тексты или прочитанные им корректуры должны были иметь вид письма. На последующие месяцы чеховской творческой лабораторией стала записная книжка, в которой фрагменты диалогов, характеристики персонажей и сюжеты будущих рассказов перемежались адресами друзей и списками садовых растений. На одной из чистых страниц Татьяна Щепкина-Куперник написала: «Милый Антоша, Большая Московская – приют блаженства! О саrо mio, io t’amo» [401] .
401
О мой дорогой, я тебя люблю (ит.).
В письмах, адресованных в Биарриц, корреспонденты Антона умоляли его больше отдыхать и меньше работать. Маша писала: «Ты все-таки помни, зачем ты поехал в теплые края, и предавайся городской жизни поменьше, это просили меня написать твои и мои подруги. Левитан опять, говорит, очень заболел, завтра хочу побывать у него…» Суворины уже собирались домой в Россию. Эмили Бижон поехала в Брюмат проведать своего сына Жана. Антон написал ей по-французски и получил ответ: «Votre photographie est sur ma table, tout en vous 'ecrivant il me semble vous parler et que vous m’'ecoutiez attentivement, et parfois un petit sourire. Un mot de vous fera mon bonheur» [402] .
402
Ваша фотография стоит у меня на столе, и когда я Вам пишу, мне кажется, что я с Вами говорю и что вы меня внимательно слушаете, иногда с легкой улыбкой. Весточка от Вас будет для меня истинным счастьем (фр.).
Лика писала Антону 12 сентября: «Я недавно размышляла о Вашем романе с писательницей и додумалась вот до чего: ел, ел человек вкусные и тонкие блюда – и надоело ему все, захотелось редьки! <…> Я по-прежнему думаю о Вас, одним словом, все идет своим порядком. Впрочем, вот новость. Танька [Щепкина-Куперник] приехала в Москву, и в лице у нее еще больше той Reinheit, которую Вы так цените в женщинах и которой так много в лице m-me Юст! <…> Впрочем, я не завидую, она очень симпатична и интересна, и я вполне одобряю».
В ответ Антон предложил Лике встретить ее на вокзале, когда та прибудет в Париж. По поводу Reinheit он возразил, что в женщинах ценит еще и доброту, не преминув при этом сообщить, что берет уроки французского у молоденькой девушки Марго. Лика в то время была озабочена добыванием денег, чтобы в Париже «броситься Антону на шею», и собиралась отдать под залог свою землю. Разлука с Антоном сблизила ее с Ольгой Кундасовой, и вдвоем они частенько прогуливались по московским улицам: Ольга вела счет мужчинам, оглянувшимся на Лику. Возможно, более солидный опыт Ольги – она была на пять лет старше Лики – подвигнул последнюю на решительный шаг, о котором она и сообщила Антону 5 октября: «Вот и я за Вас порадовалась, что наконец-то Вы взялись за ум и завели себе для практики француженку. <…> Пусть она Вас расшевелит хорошенько и разбудит в Вас те качества, которые находились в долгой спячке. Вдруг Вы вернетесь в Россию не кислятиной, а живым человеком – мужчиной! Что же тогда будет! Бедные Машины подруги! <…> В сыре Вы ничего не понимаете и, даже когда голодны, любите на него смотреть только издали, а не кушать. <…> Если и относительно своей Марго Вы держитесь того же, то мне ее очень жаль, тогда скажите, что ей кланяется ее собрат по несчастью! Я когда-то глупо сыграла роль сыра, который Вы не захотели скушать».
Чехов снова оказался в Европе без пенсне. Он попросил Машу выслать ему рецепт на линзы, прописанный доктором Радзвицким, но вместо него получил рецепт на мазь. Не решаясь разоблачиться, он прогуливался по пляжу в костюме и развлекал юных дочерей Соболевского, в то время как их отец, в купальном одеянии походивший на Петрония, плескался в море. По близорукости Антон то и дело натыкался на знакомых, которых в пенсне обошел бы стороной. Незадолго до отъезда из Биаррица ему повстречался Лейкин, запечатлевший это со бытие в дневнике: «20 сентября <…> Смотрю – подходит ко мне Ан. П. Чехов <…> Чехов не купается здесь, а только пользуется морским воздухом. По-моему, он совсем поправился. От моря он взбирался с нами на крутой берег, и одышки у него не было».