Жизнь и необычайные приключения менеджера Володи Бойновича, или Америка 2043
Шрифт:
– Сюда бегом! Кто такие? Японцы? Бегом, руки вперёд, оружие оставить! Или стреляю!
– Мы русские! Тут раненый! – заорал я им по-английски, хотя тут же понял, что орать бесполезно: у солдат над ухом гудел вентилятор, да и разговаривать с нарушителями в их обязанности вряд ли входило.
Я поднял Пашу, и понёс его через месиво к катеру. В этот момент из нашей подлодки выскочил солдат, и крикнул своим:
– Это не японская лодка! Ни одного иероглифа!
Я подошёл почти вплотную к катеру, и повторил:
– Мы русские! Тут раненый!
Один из морпехов направил на меня автомат, а другой – станковый пулемёт.
– Японцы? Что тут делаете? Шпионы?
– Мы русские! Из России! Приплыли поглядеть Америку. Товарищ подорвался на мине. Помогите ему быстрее! Пожалуйста!
Морпех что-то крикнул на второй катер, потом
– Ты иди сюда! Труп бросай! – приказали мне с лодки.
– Он живой! Он не умер! Он раненый! Тут у вас мины на пляже!
– Бросай его в воду, сам сюда! Руки вперёд! Оружие оставь! Или стреляем!
– Да хер ты угадал, козлина тупая! – по-русски в сердцах сказал я, а по-английски добавил: – Этот человек – конструктор подводных лодок. Он очень любит Америку. Я тоже очень люблю Америку. Очень хотели к вам уплыть на своей лодке. И подорвались на мине. Его надо вылечить! Он – учёный. Я его не брошу!
Старший опять переговорил с кем-то по рации и гавкнул:
– Давай сюда!
Я подошёл к катеру, и положил товарища на дно. Катер дал задний ход, на меня дохнуло горелым маслом, и не успел я руками развести, как плоскодонка скрылась за мысом. Я остался стоять по колено в грязной взбаламученной воде. Возле моих ног колыхалась целая стайка дохлых мальков с огромными глазами, и пластиковый пакет из-под молока, судя по жизнерадостной корове на этикетке. Ребята из второго катера ещё минут двадцать шарились внутри нашей подлодки, потом захлопнули люк, и подплыли ко мне:
– Руки вперёд или стреляем! Не бегай, если не хочешь наступить на мину! Откуда прибыли?
– Мы из России! Давно хотели в Америку съездить! Сами сделали лодку и приплыли. Мой товарищ – инженер. Его надо в госпиталь! Тут кто-то мину закопал!
Главный достал рацию, тоже долго что-то с кем-то обсуждал, постоянно повторял: "Да, сэр! Нет, сэр!", потом тыкнул пальцем в меня, затем в лодку:
– Японец, бегом сюда! Руки вперёд или стреляю!
Я вытянул вперёд руки, и увидел, что левая – сильно ободрана и в моей крови, а правая – в пашиной. Потом залез в катер и хотел сесть, но меня поставили, как собаку, на четыре кости между двух солдат, сняв предварительно с руки часы и похлопав по карманам, и предупредили, чтоб не двигался, или они стреляют. Взвыл вентилятор, и мы поскользили над бухтой. Я поднял голову, глянул на нашу серебристую из нержавейки подлодку, на удаляющийся пляж, и заплакал. Тихо так заскулил. Чтоб не застрелили.
Плыли мы недолго. Минут через десять катер сбросил обороты, и мы подошли к такому же пляжу, только без нефти на берегу. Метрах в ста от воды стоял серый джип с пулемётом на крыше и большой белый пикап с проржавевшим капотом. Кузов пикапа был забран решёткой из ржавой арматуры. Меня вытолкнули из лодки, и повели к машинам. Оказывается, те стояли на гравийной дороге, которая тянулась вдоль берега, и уходила вверх, за гору, поросшую пальмами. При нашем приближении (За мной шли два солдата с автоматами. Правда, автоматы у них были за спиной, они просто иногда толкали меня в спину кулаками.) из пикапа вылез толстый водитель и распахнул дверь в клетку. Я залез в кузов. Дверь, тоже из арматуры, за мной со скрипом закрыли, повесили навесной замок, солдаты пошли обратно к катеру, а обе машины двинулись вглубь острова. Я сел на железную скамейку, ухватился за арматуру, потому что дорога была вся в промоинах, и машину сильно качало, и стал смотреть по сторонам. На душе не было ничего. Я не понимал – где я, и что происходит. Всё моё существо занимал какой-то тихий ужас, который застилал все остальные чувства, и мешал даже смотреть – не то что соображать. Может, организм так защищался от неблагоприятного внешнего воздействия? Не знаю. Но от всего пережитого я вдруг сильно захотел спать. Глаза слипались, невзирая на жару и тряску, я зевал каждые десять секунд. Я решил, было, лечь на пол и попытаться подремать, но только теперь разглядел, что пол был весь в соломе и навозе. Видимо, меня везли в свиновозе.
Машина рычала, забираясь всё выше в гору, впереди ехал джип с пулемётом, хотя, как я успел заметить, кроме водителя в машине никого не было. Так продолжалось почти час. Мы забрались на перевал, с которого открылся красивейший пейзаж вечернего океана. Сквозь рыжую решётку и склеившиеся ресницы я полюбовался этим раем на земле, и хотел заплакать по себе любимому, но не смог. Я постоянно думал про Пашу, про то, какой я идиот и что я натворил из-за любви к Америке, и приходил к выводу, что если меня сейчас поставят к стенке и дадут очередь из вон того здоровенного пулемёта, то это будет, конечно, больно, но, по большому счёту – справедливо.
Машины поехали вниз. Завоняло горелыми тормозами, океан скрылся за горой, вокруг тянулись только зелёные холмы. Вскоре мы подъехали к шлагбауму. По сторонам, сколько хватало глаз, шёл бетонный забор, затянутый поверху колючей проволокой, перед КПП возвышались две башни метров по пять высотой, на которых стояли прожектора и пулемёты. Вдоль забора через каждые метров пятьдесят из земли торчали жёлтые таблички с черепом и словом "Мины". Шлагбаум без промедления пошёл вверх. К нам даже никто не вышел. Мы въехали на территорию какого-то военного лагеря, и проехали больше километра, прежде чем остановиться возле железного ангара. К нам подошли двое здоровенных вояк (Что жопа, что плечи одного обхвата, и одежда из магазина "Богатырь"), жестом приказали мне вылазить, открыли дверь ангара, и втолкнули меня внутрь. Щёлкнул замок, и я остался один в темноте. Под потолком, проходящим метрах в трёх, находилось несколько зарешёченных окошек, другого освещения не было. В нос ударил запах протухшего сортира, и первое, что я сделал – снова попытался блевануть, но снова безуспешно. Глаза заслезились, и пока я разгибался и настраивал зрение со света на полумрак, из темноты раздался мужской голос на красивом, но незнакомом мне языке. А потом второй голос, полный равнодушия и пессимизма, сказал из другого угла на чистом русском:
– Во, ещё одного боёба находкинского, небось, выловили!
Я думал, что удивляться уже не могу, но тут аж подпрыгнул.
– Я русский! – крикнул я. – Нас было двое, но одного сильно ранило. Он на мину наступил на пляже!
– А какого вы на пляж полезли? Тоже красоток решили поискать в красных купальниках? Тут же всё заминировано, куда ни плюнь! Я ж говорю – боёбы. Сюда двигайся, коли русский. Мы в этом углу живём.
Так я познакомился с Серёгой Граковым и другими узниками данного ангара. За последующие несколько часов я узнал, кроме того, что я полный боёб, много нового и полезного. Что сортир – в яме в дальнем углу. Что вода – в бочке из-под бензина в центре ангара (Каждый день после обеда идёт дождь, и вода по водостоку с крыши стекает в эту бочку.), ковшик на цепи – один на всех. Из еды – только зелёные бананы, сухари и какая-то бурда с запахом какао два раза в день. На допрос водят до обеда, а потом лежи на земле, обливайся потом в духоте и вони, лови комаров, и пой "Боже, благослови Америку!". На допросах предлагали курить какую-то херню, пить русскую водку, и записаться на американский военный корабль моряком. Дают на подпись какие-то бумаги и бакланят на плохом русском, что через семь лет службы на их флоте мы получим гринкарту, и поедем жить на госпенсию в Нью-Йорк, Бостон или Норфолк на выбор. В этом углу живут россияне: двадцать два рыла, хоть играй в футбол на две команды, только форма, к сожалению, одинаковая, судья не различит: тельняшки и серые бриджи. Никто из экипажа на допросах ничего не подписал, водку не пил, и в Норфолке ничего не забыл. А вот четверо туристов типа меня, только на парусной яхте, приплывшие по красоток две недели назад, тоже взорвались на пляже, один погиб, а остальные ушли на допрос, и всё подписали не глядя. Теперь они живут в отдельном бараке, работают на администрацию.
В том углу – мексиканцы и ещё какие-то хлопцы, говорящие по-испански, тоже человек двадцать. С ними лучше не общаться. Для них все белые – амеры, а если амер попадает в руки к мексиканцам, то его без разговоров убивают по обряду инков путём вырезания сердца. В том углу – китайцы и японцы. Жить рядом они не хотят, и всё время дерутся, но солдаты приказали всем узкоплёночным жить в куче и по другим углам не прятаться. Ангар изнутри разгорожен дощатым забором только на четыре загона: три для людей плюс сортир. На мой резонный вопрос: "Если я – боёб, то вы-то, профессора, как тут очутились?" мне заметили, что за хамство тут можно легко получить в пятак и пнули для профилактики под зад, но потом всё же рассказали свою историю. Если бы я конспектировал лекцию, прочитанную мне в два десятка матросских глоток, то запись была бы примерно следующая: