Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца
Шрифт:
Дыма стало выходить все меньше, в то же время смолкли и крики боцмана.
— Что там такое? Узнать! — приказал капитан, и в голосе его прозвучало беспокойство.
Марсовой матрос Трошка бросился к люку и начал спускаться вниз.
И в ту же минуту из люка послышался боцманский крик:
— Убери ноги! Кто там? Принимайте вот...
И в отверстии люка показалась беспомощно болтавшаяся на плечах голова Васи. Лицо его было бледно, в мокрых дымных потеках, глаза закрыты.
Сильные матросские руки подняли его наверх.
—
— Угорел, — отвечали снизу.
— Врача сюда! — приказал командир корабля. — Что с огнем?
— Огонь залит, — весело отвечал боцман. — До самого ядра долез барчук-то.
Васю положили на палубу. Он открыл глаза.
Высокие паруса, простреленные вражескими ядрами, трепетали над его головой, и огромный корабль все еще сотрясался от залпов собственных батарей.
— Пожар потушен? — спросил Вася.
Сам капитан подошел и нагнулся над ним.
— Да, — ответил капитан Тревенин. — Пожар потушен, — И добавил: — Сегодня же донесу адмиралу для объявления в приказе по эскадре о вашем мужественном поступке, за который награждаю вас сей медалью.
Он нагнулся еще ниже к Васе и приколол к его груди серебряную медаль на полосатой георгиевской ленте.
Ночью бой несколько утих, но к рассвету разгорелся с новой силой, и к 25 мая шведская эскадра вынуждена была полностью скрыться в Выборгской бухте, так как меткий огонь русских пушек причинил ей серьезный урон. На некоторых шведских кораблях возникли пожары. Русские также били калеными ядрами.
Вася давно уже был на ногах, угар его совершенно прошел, и он все время вертелся то у пушек, то у кузнечных горнов, где раскалялись чугунные ядра.
— Поддай! — кричал Васе здоровенный матрос с засученными по локоть рукавами, в кожаном фартуке, напомнивший ему гульёнковского кузнеца Ферапонта. — Поддай!
И Вася, вызвавшийся сменить отлучившегося на минуту матроса, усердно раздувал огромные мехи, наблюдая за тем, как лежавший в горне черный полый шар сначала делался темно-вишневым, затем красным и в конце концов ослепительно белым.
— Готово.
И тот же самый матрос в кожаном фартуке, так похожий на деревенского кузнеца, поддевал крючком раскаленное ядро, рассыпавшееся роем огненных белых брызг и кричал своим помощникам:
— Принимай!
Раскаленное ядро катилось в горластое жерло пушки, шипя и изрыгая пар из пушечного ствола, ложилось на пыж из размочаленного каната и мокрого тряпья.
Бомбардир подносил тлеющий фитиль к запальному отверстию, и начавшее уже темнеть ядро летело к шведам, снова накаляясь в полете.
Глава двадцать пятая
СМЕРТЬ ДРУГА
На рассвете 26 мая марсовой матрос Трошка звонко прокричал на весь корабль: — Эскадра по корме!
— Сколько
— Один, два, три... — начал считать Трошка. — Десять!
То шла на соединение с эскадрой вице-адмирала Круза эскадра адмирала Чичагова в составе кораблей «Ростислав», «Адмирал Чичагов», «Иоанн Креститель», «Саратов», «Всеслав», «Принц Густав», «Ярослав», фрегата «Брячеслав», корвета «Константин» и, наконец, бомбового судна «Победитель».
Вася выскочил на палубу. Эскадра приближалась. Солнце готовилось показаться из-за горизонта. И Вася замер на мгновенье, увидев утро, словно окрыленное парусами. То были русские паруса, за которыми, отражаясь на воде, поднималось из моря солнце.
По всему кораблю матросы кричали «ура».
К концу дня объединенный русский флот подошел вплотную к Выборгской гавани и запер шведов вместе с их гребной флотилией, которая укрылась там раньше.
Однако разгромить шведов одним нападением с моря было невозможно. Приходилось брать врага измором.
Наступили будни морской блокады.
Среди обычных дел и событий этих медлительных дней блокады одно событие, быть может незначительное для других, но необычайное для Васи, обрадовало его однажды в весеннее морское утро.
На корабль «Не тронь меня» прибыл мичман Дыбин.
Да, он был уже мичманом и носил эполеты.
Вася и Дыбин встретились у вахтенной скамьи и обнялись крепко, как друзья.
Дыбин был все такой же — с бледным лицом, с глубоким лихорадочным взглядом, в котором, казалось, всегда горел будто зажженный кем-то огонь. Несмотря на довольно долгую разлуку, привязанность, возникшая между ними, стала как будто даже сильнее.
Друзья беседовали подолгу в свободные часы.
Вспоминали Курганова, свою дуэль на Купеческой стенке. Вася часто расспрашивал Дыбина о своем друге Пете Рикорде. Он скучал без него.
— И он по тебе скучает крепко, — рассказывал Дыбин. — Чекин сказывал мне, будто начал даже стихи сочинять.
— А сапог более никому не чистит? — спросил Вася у Дыбина.
Оба громко рассмеялись.
К подвигу Васи и к его медали Дыбин отнесся без зависти и обнял его еще раз.
— Тебе, Головнин, всегда везло, — сказал он. — Я рад за тебя. Посмотрим, что ждет меня, какое боевое счастье...
И глаза его загорелись отвагой.
Дни шли по-прежнему медленно и однообразно.
Бизань-мачта на корабле «Не тронь меня» давно уже была поставлена. Борт, пробитый каленым ядром, починен.
Корабль в составе особой эскадры занял позицию между мысом Крюсерорт и банкой Сальвором.
Ежедневно, если позволяла погода, ходили на парусных шлюпках далеко в море, упражняясь в ловкости и искусстве управлять парусами.
Победителем на этих состязаниях чаще всего была шлюпка, на которой ходил Дыбин, нередко бравший с собой в море и Васю.