Жизнь и приключения Андрея Болотова. Описанные самим им для своих потомков

Болотов Андрей Тимофеевич

Сим и подобным сему образом старались пруссаки залыгать весь свет и веселить себя сами при своей неудаче. Но что удивительнее всего, то и сам прусский король, в оставшихся после смерти его сочинениях своих, упоминая о сей баталии, говорит хотя всех прочих справедливее и описывает оную почти точно так, как она происходила, однако в некоторых пунктах также несколько прилыгает, а именно, говоря, что у нас была засека и что потеряли они только 13 пушек, а из людей побитыми, ранеными и в полон взятыми только 1,400 человек — что столь же было несправедливо, как и то, что, по уверению его, армия их, не более как в 24,000 чел. состояла. Впрочем, винил он очень фельдмаршала своего Левальда, для чего не атаковал он нас прежде, а особливо накануне того дня, как мы выходили и строились. Но, Богу известно, удалось ли бы им тогда получить нам, нами какую-нибудь выгоду, ибо мы были тогда к сражению готовы и находились гораздо в лучшей позиции, а все сие доказывает, что и самому королю донесено было обо всех обстоятельствах не

весьма справедливо, и он сам о баталии сей не имел порядочного понятия.

Но каким бы то образом ни было, но пруссакам не удалось, по желанию своему, нас разбить, и все искусство их генералов и храбрость солдат не помогла им ни мало. Но судьбе было угодно, чтоб мы их победили и прогнали обратно в прежний их укрепленный при Белаве лагерь, куда они, не будучи преследуемы, и возвратились без помешательства.

Обстоятельство сие сколько было приятно и радостно нам, столько огорчительно для короля прусского, который в самое сие время находился весьма в смутных обстоятельствах. Проигранная им против цесарцев славная баталия при Колине, о которой впереди и было упоминаемо, возымела следствия для него весьма неприятные. Я выше уже упоминал, что он принужден был со стыдом оставить осаду богемского столичного города Праги, забыть все пышные и великолепные свои замыслы и надежды к скорому завоеванию всей Богемии, и помышлять вместо того о том, как бы самому скорее и с меньшим убытком из Богемии выбраться.

В сем намерении разделил он армию свою на два корпуса, и один из оных повел сам назад в Саксонию, а другой отправил под предводительством наследного принца своего, брата отца нынешнего короля прусского [137] в Лузацию, дабы защитить тамошний край от впадения цесарцев. С первым из сих корпусов вышел он из Богемии и в Саксонию возвратился нарочито удачно и не претерпев никаких дальних уронов. Но армия наследного принца не была столь счастлива. Большая цесарская армия пошла вслед за оною и имея у себя хороших предводителей, стала так, что помешала принцу продолжать поход свой к Габелю. В сей крепости находился прусский генерал Путкамер с четырьмя батальонами охранного войска. Цесарцы осадили его тут и принудили его тотчас сдаться, а как овладением сего места пресечена принцу коммуникация с магазинами его, находящимися в городе Цитау, то принужден он был искать другой дороги и обходить кругом чрез Камниц. Но сей поход был ему не только крайне труден, но бедствен и убыточен, ибо на пути сем, будучи беспрерывно обеспокоиван цесарцами, растерял он множество людей, амуниции и багажа, и уморил было всю свою армию с голода, ибо дошло до того, что она целые трои сутки не имела хлеба и едва было совсем не погибла, если б, по счастию, генерал Винтерфельд не доставил ей несколько провианта из Цитау. Словом, принц сей приведен был в такое утеснение, что вместо того, чтоб иттить в Лузацию, принужден он был с поспешностию ретироваться к Бауцену и в сторону к Саксонии. Тут соединился с ним король, который был так недоволен принцевым поведением, что несколько времени не хотел удостоить его своим взором и изъявил ему все знаки своего гнева и немилости.

137

Это писано в 1789 году. Ред.

Однако и самому ему не лучшая во всем была удача. Он всеми помянутыми происшествиями был так расстроен, что долго не мог ничего предпринять и большую часть лета препроводил в поправлении разбитой своей армии и в снабдении ее всем нужным. Наконец, в начале августа, собрав к себе рассеянные по разным местам деташаменты своих войск, вознамерился было он опять испытать счастия своего против цесарцев, и для того отправился с армиею к Цитау; но нашел тут неприятеля стоящего в столь выгодном положении, что он, на всю свою храбрость и искусство несмотря, не отважился приступить против него ни к малейшему предприятию, но ничего не сделав, возвратился опять в Саксонию, куда призывали его другие и важнейшие надобности; ибо получены были им известия, что с одной стороны союзники его ганноверцы, по потерянии против французов баталии, утеснялися уже слишком оными и что дело до того уже доходит, что армии либо погибать, либо отдаваться в полон; с другой, что собралась уже и так называемая имперская экзекуционная армия, в многочисленном количестве, около Нюренберга, и соединившись с французами готовилась войтить в Саксонию и учинить на него тут нападение; а с третьей, что из Швеции переправившись через Балтийское море семнадцать тысяч человек в Померанию, и что войско сие готовилось впасть в его земли. Итак, против всех сих неприятелей надлежало королю делать отпор и выдумывать всякие средства к отпящению оных. А как в самое сие время получено было известие о вступлении и нашей армии в Пруссию, а вскоре потом и о самой победе, одержанной нами над его армиею, то все сие натурально приводило мысли его в великую расстройку. Он не знал куда и в которую сторону наперед обратить ему наивящее свое внимание, и все сие довело его наконец до такого смущения, что он предался почти совершенному уже отчаянию, и не хотя видеть себя стыдом и бесславием покрытым, вознамерился было уже совсем лишить самого себя жизни, как то некоторые писанные им к Вольтеру письма и сочиненная самим им на случай сего самоубийства ода свидетельствует ясно.

Вот до какого отчаянного состояния доведен был король прусский в сие лето, и сколь ему одержанные над ним цесарцами и нами победы были чувствительны. Толь многие неприятели, окружающие его со всех сторон сильными и многочисленными армиями, причиняли ему великое опасение и нагоняли страх и ужас. Он чувствовал, что был он против всех их слишком слаб и малосилен, и потому не иное что ожидал, как то, что его неминуемо разобьют, и что он не только потеряет все завоеванное, но что цесарцы овладеют и всею Бранденбургиею его, а и об нас, как весь свет, так и сам он, не сомневался тогда в том, что мы, воспользовавшись полученною над армиею его победою, не преминем тотчас овладеть всем его королевством прусским и выгнать из оного остатки разбитой его армии. Мы все сами то же самое думали, однако счет сей делан был без хозяина, но Провидению небес угодно было все происшествия распорядить совсем инако и произвесть то, чего никто не мог никак думать и ожидать, и чему весь свет до чрезвычайности удивился.

Все сие увидите и услышите, любезный приятель, в будущем продолжении моих писем, а теперь сего от меня не требуйте и не ожидайте! Письмо мое уже слишком увеличилось, и мне пора его окончить, а как и материя с сего времени пойдет несколько уже отменная, то и кстати будет говорит о том уже особо. Почему, прекратив сие и уверив вас о непременности моей дружбы, остаюсь и прочая.

Конец четвертой части.

Часть пятая

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ МОЕЙ ВОЕННОЙ СЛУЖБЫ

И ПРУССКОЙ ВОЙНЫ

ПОХОД К ВЕЛАВЕ

Письмо 49-е

Любезный приятель! Изобразив вам в предследующих письмах всю первую половину нашего первого прусского похода, и рассказав вам, как мы шли против неприятеля нашего, как его искали и как с ним дрались и его победили, приступлю теперь к повествованию того, что происходило у нас после апраксинской нашей баталии, и что сделали потом с неприятелем им, и что он с нами, и чем, наконец, кампания сего года кончилась.

Материя о сем, как думаю, будет для вас не менее любопытна, как и предследующая; но такова ж ли будет приятна, как оная, в том не могу никак вперед поручиться, ибо как происшествия были не такие, а отменные, то принужден буду и я картины рисовать иного рода. Почему и не взыщите, если для глаз будут они иногда не слишком увеселительны и приятны, но более досадны. Не я, а времена и обстоятельства тогдашние были тому уже причиною, что они таковы, а не инаковы; ибо я буду принужден то описывать, что было. К чему теперь и приступаю.

В последнем моем письме остановился я на том, что мы, победив нашего неприятеля, расположились лагерем на том месте, где происходило сражение, и несколько дней препроводили в торжествовании сей победы и в разборе и погребании побитых. Отдохновение сие был онам хотя непротивно, однако нельзя сказать, чтобы было и приятно, а мы все более удивлялись тому, что полководцы и командиры наши не старались ковать железо, покуда оно было еще горячо, и не спешили иттить вслед за убегшим неприятелем, и маленькую его оставшую армию скорее до конца сокрушить и всем королевством Прусским скорее овладеть не старались. И как ни один человек из всей армии нашей не сомневался в том, что пруссаки и не подумают уже более нам противоборствовать, но побегут он нас как овцы, то увеселяли мы уже себя предварительною надеждою, что скоро и весьма скоро увидели мы уже и славный их столичный город Кенигсберг и вступили в места, наполненные изобилием во всем; и как все нетерпеливо желали, чтоб скорее сие совершилось, то не успел настать третий день после баталии, и мы и в оный по утру услышали опять биемую зорю, а не генеральный марш, то все начинали уже и гораздо поговаривать: "для чего мы тут стоим и мешкаем так долго?"

Наконец наступило 22-е число августа, и мы, к общему нашему удовольствию, услышали, что забили генеральный марш, а не зорю. Боже мой, как обрадовались тогда все мы! Никто, я думаю, и никогда с толикою охотою и усердием не выступал в поход, как мы в сие утро; ибо все войско роптало уж давно, что нас так долго тут на одном месте держут, и дают между тем неприятелю время опамятоваться и собираться с силами; и все давно и с величайшею решимостью желали иттить вслед за неприятелем, почему не только ни мало не досадовали на то, что встревожили нас еще очень рано, и что мы уже на самом рассвете в поход выступить принуждены были, но охотно бы согласились иттить и с самой полночи.

Поелику выступили мы в поход так рано, то никто не сомневался в том, — что мы в тот день учинили великий переход и отойдем по крайней мере верст с двадцать. Однако в сем мнении мы очень обманулись. Армия наша, пробравшись сквозь лес тем тесным проходом при Альменгаузене, о котором я упоминал прежде и за которым находился прежде сего прусский лагерь, и прошед находившуюся тут другую деревню, Бушдорф, отошла не более как пять верст, и стала опять лагерем. Сие удивило нас всех до чрезвычайности и многие, досадуя на то, говорили еще тогда: — "Ну! махнули же мы сегодня, братцы! Легко ли сколько!" — "Да!" подхватывали другие, "с этаким проворством не дойдем мы и в целый месяц до Кенигсберга!"