Жизнь и приключения Заморыша (с илл.)
Шрифт:
– Послушайте, вы дровосек?
– Вроде, – буркнул я.
– А вам можно отлучиться из сада?
– Я не привязан.
– Тогда вот что… – Она слегка поколебалась, потом решительно раскрыла бархатную сумочку и вынула из нее маленький розовый конвертик. – Отнесите это по адресу. Я вам заплачу.
Я машинально взял конверт.
– И подождите ответа, – крикнула она мне вдогонку.
На конверте тонкими изящными буквочками было написано: Багрову Алексею Викторовичу, Итальянский переулок, 7.
Так вот кто адресат! Этого
Прочитав записку, он сказал:
– Передайте, сейчас приду, – и полез в карман.
– Спасибо, мне уже заплатили, – буркнул я.
– Ничего, возьми еще.
– А я вам говорю, что мне уже заплатили! – раздельно отчеканил я каждое слово и пошел со двора.
Дэзи сидела на скамье вблизи того места, где я свалился с дерева. Не доходя нескольких шагов, я остановился и сказал:
– Сейчас придет.
Дэзи раскрыла сумочку.
– Мне уже заплатили, – предупредил я.
– Ничего, возьмите еще.
– А я вам говорю, что мне уже заплатили! – ответил я так же резко, как и студенту.
Она удивленно взглянула на меня, и лицо ее вспыхнуло румянцем оскорбления.
– Простите, – сказал я тихо и отошел.
Показался студент.
С тех пор я еще два раза видел их вдвоем – на той же скамье, в ту же пору дня. Проходя мимо, я слышал, как он глухим голосом декламировал ей стихи. Она вертела зонтик и молча слушала, глядя на носочки своих туфелек.
Это было у моря, где ажурная пена,Где встречается редко городской экипаж… —доносилось до меня.
Накануне своего отъезда в деревню я, одетый уже в учительскую форму, то есть в костюм с золотыми пуговицами и бархатными темно-синими петличками, опять пришел в сад. Перед тем как надолго покинуть город, я прощался со всеми своими любимыми уголками. И вот здесь, сидя на садовой скамейке, я стал невольным свидетелем разговора, который вели Дэзи и студент. Они сидели на другой скамье, отделенной от моей густыми кустами акации, и, конечно, меня не видели.
– Почему вы мне всегда декламируете чужие стихи? – спрашивала Дэзи с ноткой раздражения. – Игоря Северянина, Бальмонта, Андрея Белого я и сама могу прочитать по книгам.
– И мои стихи вы можете сами прочитать: они печатаются… гм… в местной газете. – Последние слова студент произнес иронически.
– Но вы же другим декламируете их?
– Другие лучших стихов и не заслуживают. Вот если напишу что-нибудь настоящее, в чем, однако, сомневаюсь, то и без просьбы прочту вам, и только вам.
– Тогда, может быть, будет уже поздно. Меня выдают замуж – не до стихов будет.
– Вот как! – глухо воскликнул студент. Он долго молчал, потом спросил: – А за кого же – не секрет? Уж не за дурака ли этого, Дукало?
– Нет, не за Дукало. За Каламбики.
– Да-а, это жених! Одной земли у него больше пяти тысяч десятин. А дома! А конный завод! Словом, ваш папаша – мужичок не промах. Или это мать облюбовала такого себе зятя?
– Оба, – вздохнула Дэзи. – Но больше, конечно, настаивает отец.
– А вы не выходите!
– Как же это сделать? Уж не вы ли поможете мне в этом?
– Я б помог, да теперь, кажется, не в моде увозить чужих невест из-под венца.
– А я бы с вами и не уехала, – гордо ответила Дэзи. – Знаете что, прочтите мне еще раз Северянина и идите. Я сегодня хочу побыть одна. А завтра опять приходите.
– Хорошо, прочту. Но завтра я не приду. Мне надо перечувствовать наедине все, что вы сейчас сказали. Приду перед отъездом в Петербург. Прямо к вам в дом. И если застану там этого жирного грека с маслеными глазками, то, уж извините, такие ему стихи прочитаю, что его кондрашка хватит. Так Северянина? Ладно, слушайте.
И начал читать стихи, которые я уже дважды слышал:
Это было у моря, где ажурная пена,Где встречается редко городской экипаж,Королева играла в башне замка Шопена —И, внимая Шопену, полюбил ее паж.Студент ушел. Я хотел тоже уйти, но мстительное чувство подхватило меня, и я не заметил, как оказался перед Дэзи.
– Вы упиваетесь стихами о море, об ажурной пене, – прерывающимся от волнения голосом сказал я. – По этому морю вы прибыли сюда в каюте, отделанной для вас честным бедняком. Что ж, упивайтесь! А бедный мастер за то хорошее, что сделано для вас, сидит теперь в арестном доме. Вас выдают замуж за грузное кабанообразное животное. Так вам, бездушному существу, и надо!.. Так вам и надо!..
Увидя меня перед собой, Дэзи удивленно подняла голову. Но, по мере того как я говорил, от лица ее все сильнее отливала кровь. Когда я кончил и шагнул, чтоб уйти, она вскочила и приглушенно воскликнула:
– Кто сидит в арестном доме? Кто?
– Будто вы не знаете, – язвительно сказал я. – Кто же, как не Курганов, замечательный мастер, обруганный и ограбленный вашим отцом.
– Не может быть! – сказала она, еще более бледнея. – Отец обещал мне не трогать его! Не может быть…
– Как! Вы просили отца?.. – ошеломленно спросил я.