Жизнь и приключения Заморыша (с илл.)
Шрифт:
– Вот что, ребята, – начал я, – наш лавочник хочет на вас нажиться, поставляет негодные тетради и заламывает большую цену. Давайте дадим ему отпор. А как это сделать? Сделать это можно, если мы создадим школьный кооператив. Знаете, что такое кооператив?
О кооперативе ребята, конечно, ничего не слыхали. Но о кредитных обществах, которые в ту пору стали появляться в деревне, кое-что от своих отцов слышали. Тем легче мне было объяснить, что такое кооператив и какую он приносит трудовым людям пользу.
– Будем сами закупать в городе и ручки, и тетради,
– Согла-асны!.. – единодушно ответил сход.
– Ну, раз согласны, то давайте назначим уполномоченных. Они и в город со мной съездят, и тетради с перьями будут вам выдавать, и деньги с вас получать.
И тут поднялся такой же гвалт, как и на «взрослых» сходах. Одни кричали:
– Пантелея Шевченко!
Другие им отвечали:
– Тю-у! Он и считать не умеет!
– Петра Надгаевского!..
– У него сапогов нема!..
– Сапогов нема, зато голова е, а у тебя ни сапогов, ни головы.
– Варю Кигтенко! – робко предложила сестра маленького Кузи Надгаевского, Лиза Надгаевская.
– Не треба!.. – заорал мальчишеский хор. – Дивчат не треба!..
– Прекратите галдеж! – приказал я и, обращаясь к Пантелею Шевченко, кричавшему громче всех, спросил: – А почему – не треба? Ну-ка, объясни, Шевченко.
Пантелей насупился и так склонил голову, будто приготовился бодаться.
– Цэ не их дило.
– А какое их дело?
– Звисно, яке: хату прибрать, дытыну нянчить…
– Обед готовить. Рубахи стирать. Корову доить, – подсказывали ему со всех сторон.
– Так, может, и учиться в школе не их дело?
Наступило озадаченное молчание. Видимо, мужская часть схода думала: «Если учатся – значит, можно. А для чего учатся – неизвестно». Я попытался объяснить, что женщины должны участвовать в общественных делах наравне с мужчинами, но скоро убедился, что не только мальчикам, но и самим девочкам такие понятия совершенно чужды.
И все же мне удалось убедить ребят провести в состав правления школьного кооператива девочку. Выбрали быстроглазую, бойкую Варю Кигтенко.
Семен Панкратьевич прошел в правление единогласно.
Зато с кандидатурой Кузьмы Ивановича было много шуму. Мальчик-с-пальчик оказался необыкновенно способным. Мы еще и половины букв не прошли, а он уже весь букварь знал наизусть. Первое отделение считало только до десяти. Он с необыкновенной легкостью проделывал в уме все действия в пределах ста. «Кузьма Иванович, – говорил я, – раздели восемьдесят на пять, то, что получится, умножь на два и от полученного отними двадцать шесть». Едва я заканчивал вопрос, малыш отвечал: «Сесть». Когда он выходил к доске и наизусть читал басню про легкомысленную стрекозу и трудолюбивого муравья, класс освещался улыбками всех ребят. Вот этого чудо-хлопчика и выдвинуло все первое отделение. Старшие заартачились:
– Вин ще малый.
Но первое отделение не отступало, и старшим, после пререканий и перебранки, пришлось согласиться.
Председателем правления назначили Семена Панкратьевича.
Удивительно, что во время схода, длившегося час с лишним, никто не присел.
Распуская сход, я спросил Семена Панкратьевича, не сможет ли его отец дать мне и только что избранному правлению подводу, чтобы съездить в город.
– Даст, – сказал наш председатель. – Я сам запрягу.
Прошло немного времени, и к школе подкатила телега с впряженным в нее добрым конем Панкрата Гавриловича. Вместе с сыном в ней сидел и сам хозяин.
Сначала мы заехали за Варей Кигтенко. Семья только что села обедать. Как мы ни отбивались, нас тоже усадили за стол. Борщ с чесноком и пирожки со сметаной были так вкусны, что мы ни о чем за столом не говорили, а только покряхтывали от удовольствия.
– Вот не думали, не гадали, подряд два раза пообедали с сыном, – сказал Панкрат Гаврилович, вставая и вытирая ладонью усы. – А теперь давайте нам вашу дочку: повезем ее в город за покупками для школы. Отпускаете?
Варя уже успела рассказать дома, как ее выбирали. Добродушно посмеиваясь, хозяйка говорила:
– Как же ее не отпустить: теперь она правительница.
Лицо Вари покрылось смуглым румянцем, а глаза сияли.
Оставалось заехать за Кузей. И надо ж было так случиться, что в дом мы вошли в то время, когда мать нашего малыша, маленькая и худенькая, как девочка, разливала по чашкам дымящиеся галушки.
– Обедайте, добрые люди, мы подождем, – сказал Панкрат Гаврилович.
– Нет, уж пожалуйте с нами, – басом ответил хозяин, широкий и плотный.
– Нету такого правила, чтобы человек обедал три раза в день. Мы только-только отобедали у Кигтенки.
– А где ж есть такое правило, чтоб хозяева обедали, а гости в рот им смотрели?
Как мы ни отказывались, нас и здесь усадили за стол.
– Добри галушки, – похваливал Панкрат Гаврилович, подставляя второй раз свою чашку под уполовник хозяйки.
Кузю тоже отпустили в город без возражений.
И вот мы уже на большом шляхе. Все то же вязкое черное месиво под колесами, все то же сумрачное небо над головой и все та же голая степь до горизонта.
Когда проезжали мимо заброшенной мукомольни, Панкрат Гаврилович вдруг спросил:
– Дмитрий Степаныч, а это ж правду говорят, что тут нечистая сила водится? Будто через то хозяин и забросил свою мельницу.
– А как вы думаете?
– Я думаю, что брехня. Но худой человек тут, конечно, может притаиться. Рассказывают, будто из окна выбрасывают петли и тащат проезжих в мукомольню.
– А что ж полиция смотрит?
– Э, полиция! Полиция сама обходит это разбойничье логово за сто шагов.
Мы поравнялись с подводой, груженной песком. Поверх песка сидел сумрачный мужчина, закутанный в рваную дерюгу.