Жизнь и труды Пушкина. Лучшая биография поэта, Анненков Павел Васильевич

Жизнь и труды Пушкина. Лучшая биография поэта

на обложку

Анненков Павел Васильевич

Шрифт:

Надо мной в лазури ясной

Светит звездочка одна;

Справа – запад темно-красный.

Слева – бледная луна.

Стою печально на кладбище,

Гляжу – кругом обнажено

Святое смерти пепелище,

И степью лишь окружено.

И мимо вечного ночлега

Дорога сельская лежит:

. . . телега

. . . стучит,

III

Стрекотунья белобока,

Под калиткою моей

Скачет пестрая сорока

И пророчит мне гостей.

Колокольчик небывалый

У меня звенит в ушах…

Луч зари сияет алой…

Серебрится снежный прах!

Фантастический, едва уловимый образ этого

стихотворения особенно мог бы поддаться переложению на музыку. Оно имеет некоторое сходство по духу с тем, которое следует ниже, но в последнем уже капризно и свободно замешано явление действительного быта, как это не раз делал Пушкин:

Колокольчики звенят,

Барабанчики гремят,

А люди-то, люди —

Ай, люшеньки-люли! —

А люди-то, люди

На цыганочку глядят.

А цыганочка-то пляшет.

В барабанчики-то бьет,

И шириночкой-то машет,

Заливается-поет:

«Я певунья, я певица,

Ворожить я мастерица!»

Мы могли бы увеличить еще выписки, если бы не останавливала нас совершенная невозможность уловить иногда мысль и стих во многих из них. Заметки эти автор только писал для самого себя и один знал настоящий смысл и форму. Вот один пример этих гиероглифов, остающихся еще в значительном количестве между рукописями его:

Только что на проталинах весенних

Показались ранние цветочки,

Как из царства восковова,

Из душистой келейки медовой

Вылетает первая пчелка.

Полетела по ранним цветочкам

О красной весне разведать:

Скоро ль будет гостья дорогая?

Скоро ли луга зазеленеют…

Распустятся клейкие листочки…

Зацветет черемуха душиста?..

Ко второму отделу заметок должно уже отнести все чисто лирические звуки, в которых заключен один порыв души, одна мысль, тревожно мелькнувшая в голове поэта. Они писаны в разное время, и в цепи стихотворений настоящее место их известно было только самому автору. Теперь уже нет возможности определять их порядок и сообщать какую-либо классификацию.

Там на берегу, где дремлет лес священный,

Твое я имя повторял,

Там часто я бродил уединенный

И в даль глядел… и милой встречи ждал.

VII

И чувствую, душа

Твоей любви, тебя достойна;

Зачем же не всегда

Чиста, печальна и покойна?..

VIII

Все в жертву памяти твоей:

И голос лиры вдохновенной,

И слезы девы воспаленной,

И трепет ревности моей.

Счастлив тот, кто близ тебя, любовник упоенный,

Без томной робости твой ловит светлый взор,

Движенья милые, игривый разговор

И след улыбки незабвенной.

Два чувства дивно близки к нам,

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

Забыв и рощу, и свободу,

Невольник – чижик надо мной

Зерно клюет, и брызжет воду,

И песнью тешится живой.

XII

«Все кончено; меж нами связи нет».

В последний раз обняв твои колени,

Произносил я горестные пени:

«Все кончено» – я слышу твой ответ.

Читатель, вероятно, заметил, что некоторые из приведенных нами стихотворных фраз принадлежат уже к известной поэтической деятельности автора; так, обозначенная цифрой IX – к ряду антологических его произведений, писанных в Крыму, а XII, может быть, – к тем лирическим песням, в числе которых считается «Заклинание». Но есть между

ними и такие, которые не тронуты с минуты их изложения. Пушкин, вероятно, забыл об них, вместе, может быть, с чувствами, возбудившими поэтическую мысль. Поблеклые от времени и пренебреженные самим автором, они сохранились в бумагах его, как сохраняется у знаменитого художника старый рисунок его, на который, при случае, он бросит взгляд с участием… К третьему отделу заметок мы относим все стихотворные фразы, записанные Пушкиным на лету, для печати. Они уже не относятся к какому-либо впечатлению извне или к душевной его повести, а представляют только подробности, орнаменты, части созданий, замышленных в тиши кабинета. Работающая фантазия поэта тотчас помечала оборот или идею, мелькнувшие в голове, для употребления их в дело, когда наступит час творчества. К некоторым он сам приложил указания, куда следует отнести их, а другие очертил кругом, отделявшим их от всего написанного рядом. Значительное количество таких заметок рассеяно по разным местам всей его кипы бумаг. (По расчислению философических таблиц. «Евгений Онегин». Песнь VII)

Как нянька бедная,

За вами я слежу.

Порой воспоминанье

Как тень опять бежит ко мне…

. . . .

Грызет мне сердце в тишине.

В пещере тайной, в день гоненья,

Читал я сладостный Коран;

Внезапно ангел утешенья,

Влетев, принес мне талисман —

Без труда можно было бы увеличить объем этого отдела, в котором записаны первые проблески поэтических идей или оборотов, развитых впоследствии автором их, но цель, какую имели в виду, достигается и этими немногими приложениями. Весьма значительную часть в отрывках составляют все те переводы иностранных поэтов, все те подражания им, посредством которых Пушкин любил испытывать свою способность усваивать чуждые приемы и принимать, по произволу, различные формы и оттенки стихотворства. Это была, так сказать, его поэтическая забава. К этому отделу должно отнести и перевод из «Орландо», о котором уже говорено. Так точно он в шуточном виде перенимал александрийский важный стих Буало, после него старался подделаться под ребяческую сентиментальность трубадура, затем переходил к риторической торжественности Альфиери и, наконец, даже пробовал передать бесцветную текучесть светского разговора во французской комедии. По всему этому остались образцы в тетрадях его. Вот подражание Буало:

XIII

Французских рифмачей суровый судия,

О классик Депрео, к тебе взываю я!

Хотя, постигнутый неумолимым роком,

В своем отечестве престал ты быть пророком,

Хоть дерзких умников простерлася рука

На лавры твоего густого парика,

Хотя, растрепанный новейшей вольной школой,

К ней в гневе обратил ты свой затылок голый, —

Но я молю тебя, поклонник верный твой,

Будь мне вожатаем! Дерзаю за тобой

Занять кафедру ту, с которой в прежни лета