Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга
Шрифт:
Дойдя в рассказе до этого места, о. Василий виновато улыбнулся, давая понять окружающим, что все дальнейшее есть проявление слабости пастыря, слабости, к которой следует, однако, отнестись снисходительно. А случилось вот что. Надев крест и панагию, глава Тамбовской епархии через весь город отправился к обиженному прихожанину просить прощения. Фомин не принял архиепископа. Владыка снова пошел к нему и снова не получил прощения. Кассир буквально издевался над своим поверженным противником. "Простил" он Луку лишь за несколько дней до отъезда епископа из Тамбова.
Слушатели восприняли эпизод молча. По лицам видно: тамбовские прихожане сочли, что глава епархии не должен так унижать свое достоинство. Отец Василий тоже закусил губу: понял настроение народа - напрасно он выставил своего архиерея в столь невыгодном свете. А мне, наоборот, эпизод показался очень важным. И не в конфликте дело, конфликт яйца выеденного не стоил. Существенно зато поведение Луки. Нелегко, значит, быть архиереем в полной мере. Владыке с его гордым
В этот солнечный весенний день, менее всего как будто подходящий для религиозно-нравственных раздумий, мне трижды пришлось возвращаться к вопросу о гордости и смирении архиепископа Луки. Несколько человек из тех, что окружали меня на церковном дворе, просили зайти к ним домой. Очень худенькая, в потертом пальтеце, немолодая женщина шепнула: "Не про все хочется говорить при посторонних". И вот я в гостях у Борисовых. Скрипучие лестницы ветхого двухэтажного дома (уж я не знаю, есть ли в Тамбове другие жилища)), щелявые полы, неплотно затворяемые двери. Софья Ивановна учительница. Ее муж Илья Яковлевич-инженер. Обоим под шестьдесят. Коренные тамбовские жители, хотя по крови она немка, а он русак. Добрые, милые люди. В изящном голубоглазом личике хозяйки девичий облик как-то странно перемешался со старческим. А движения легкие, порывистые - совсем девочка. И душа под стать телу: легка и обитает в основном в духовных эмпиреях литературы и религии. Муж тоже из породы мечтателей, но на иной манер. О таких писал Андрей Платонов. Работает инженер Борисов на котельно-механическом заводе. Изобретатель-рационализатор. Имеет авторские свидетельства. Но среди зубчатых передач и рычагов ему тесно. Тянет к проектам философическим и фантастическим. Уже много лет посылает свои сочинения в Москву. Последние относятся к влиянию любви супругов на качество потомства (послано в Президиум Академии наук СССР и Комитет по науке и технике при Совете Министров СССР). Московские инстанции отвечают неохотно, но Илья Яковлевич незлобив и надеется все-таки послужить Отечеству как мыслитель и изобретатель.
С Лукой свел Борисовых один случай. Софье Ивановне желательно стало покинуть веру отцов-лютеран и перейти в православие. Владыка пригласил ее к себе в дом, душевно побеседовал, подготовил к переходу в православную веру. Как всякий неофит, она превратилась в одного из самых преданных "ближних", а после отъезда Луки долго с ним переписывалась. Преклонение Софьи Ивановны и доныне безгранично. И все-таки однажды она восстала против архиерейского авторитета. В конце 1944 года в одной из проповедей Войно сказал, что немецкие зверства неслучайны, что жестокость присуща немецкому народу в целом: эта национальная черта уже не раз выявлялась у немцев в прошлые столетия и отражает, так сказать, дух германского народа. Потомок честных прибалтийских рестораторов, аптекарей и коммерсантов, Софья Ивановна почувствовала себя уязвленной. Преодолев смущение, она подошла после проповеди к Владыке и заявила ему, что немцы, как и русские, бывают всякие. И никакого жестокого немецкого духа она не знает. Лука молча выслушал укор и молча же покинул храм. А через несколько дней при большом стечении народа сказал прихожанам, что обнаружил в прошлой своей проповеди недопустимую ошибку. Неправильно говорить о жестоком характере всех немцев вообще. Он просит тех, кого это его замечание обидело, если можно, простить его. Впредь он будет обдумывать свои проповеди более серьезно,
В тот же день случилось мне услыхать и третью историю о смирении Тамбовского архиерея, но не от верующих христиан, а из уст атеистов-евреев. Иезекиль Моисеевич Берлин и жена его Ида Абрамовна Юровицкая - в Тамбове люди известные. Во время войны она была главным хирургом госпиталя на 1500 коек, а он заведовал отделением в больнице. До глубокой старости оба хирурга сохранили не только свежесть ума, но и критическую, я бы даже сказал, аналитическую манеру мышления. В Войно-Ясенецком им, например, нравилось далеко не все. Лука приехал в Тамбов с сильно ослабленным зрением. Случалось, за ним замечали неаккуратность, хирургу непростительную. Те излишние разрезы, которые в прошлом вызывали восхищение, не всегда теперь у него получались. Да и операции у раненных в грудь тоже выходили теперь не лучшим образом. Правда, больные с эмпиемами вообще крест хирургов, а хирургическое вмешательство с удалением ребер и внутренних рубцов, так называемая декортизация, относится к наиболее сложным операциям, но Лука оказался настолько неудачливым, что ему пришлось вообще прекратить такие операции и даже покинуть торакальный госпиталь.
О провале своего коллеги старые врачи говорят с сожалением. Они охотно признают, что в гнойном отделении областной больницы тот же Войно-Ясенецкий поражал всех своими великолепными и абсолютно оригинальными операциями при остеомиелите. Рассечение тканей проводил он так анатомично, что ассистенту почти не приходилось пользоваться зажимами: Лука никогда не ранил крупных сосудов. Говорил даже, что не хирургу надлежит бояться кровотечения, а кровотечение должно бояться хирурга.
Но, как это ни странно, особенно тронуло сердца моих собеседников событие, к медицине никакого отношения не имеющее. Весной 1944 года, вскоре после приезда Луки в Тамбов, состоялся областной съезд медицинских работников. Войно пригласили в президиум, он сделал полуторачасовой доклад по гнойной хирургии, который очень всем понравился. (Публика изумлялась: "Без бумажки-и так складно"). Съезд проходил в здании областного театра, и доктор Берлин, пользуясь положением организатора съезда, пригласил Войно-Ясенецкого посмотреть вместе с другими врачами пьесу "Кремлевские куранты". Обычно Лука в театр и кино не ходил, но на этот раз поддался уговорам. Может быть, потому, что почувствовал общее к себе доброжелательство и симпатию. У Берлина сохранилась фотография: театральный зал, переполненный военными и гражданскими медиками, а в первом ряду, перед самой сценой, в черной рясе, в черной то ли камилавке, то ли академической шапочке, близоруко щурится Лука. Пьеса ему как будто понравилась.
Про то, что произошло позднее, Иезекиль Моисеевич и Ида Абрамовна узнали от своих русских друзей. Уже на следующий день три молодые прихожанки-медички заявили своему пастырю неудовольствие. Он не должен был в духовном облачении появляться в театре. Такое его поведение разочаровывает верующих. Нельзя клеймить в проповедях чужие соблазны и соблазняться самому. Суждение трех медсестер, юношески бескомпромиссное и в чем-то даже жестокое, Луку поразило. Поразил не сам факт замечания, а сущность их претензий: если ты монах, то и веди себя как монах. Событие это совпало с большим праздником (Троицей.- М.П.). Лука явился в переполненный людьми храм и заявил собравшимся, что он не считает себя больше достойным оставаться пастырем и отказывается вести праздничную службу. В городе потом передавали его слова: "Вот я стою перед вами без панагии и прошу у вас прощения... Верните мне ваши сердца..." Что произошло потом, мои собеседники не знают. Очевидно, прихожане принялись упрашивать архиерея не придавать случившемуся большого значения. По другой версии, народ в храме повалился перед Владыкой на колени. Известно лишь, что Лука направился в алтарь, надел на себя знаки архиерейского достоинства и служил. Авторитет его среди верующих возрос еще больше.
Я ожидал, что собеседники мои завершат рассказ замечанием о "странностях Тамбовского Владыки". Можно было представить даже, что чуть циничные, как многие хирурги, они станут иронизировать о влиянии театральной драматургии на драматургию церковную (такую шутку отпустил мне на следующий день бывший тамбовский облздрав - доктор А. С. Гаспарян). Но Иезекиль Моисеевич и Ида Абрамовна, атеисты с более чем шестидесятилетним стажем, взглянули на давний эпизод иначе. Что-то привлекательное почудилось им в той ситуации. Признанный глава местного церковного мирка, вознесенный властями хирург-профессор, не только выслушал мнение простых людей, не только принял к сведению их неодобрительное о себе мнение, но и готов был под давлением общественности уйти в отставку.
...Полная официальная подпись архиерея начинается со слова "смиренный". Смиренный Архиепископ Лука... Встречи в Тамбове (я пробыл там три дня) подтверждали как будто: на новом месте в полном соответствии со своим саном и подписью Лука обуздал, смирил свой характер. Прихожане и коллеги-врачи запомнили его как человека доброго, житейски разумного, всегда готового признать свою неправоту или ошибку. Я даже нашел, как мне показалось, верное истолкование этой новой черты его. Лука добился наконец всего, чего хотел: ему позволили совместить архиерейство с хирургией. Его заслуги в обеих ипостасях признаны. Возникла душевная гармония, которая пресекла все и всякие конфликты. Смирение по отношению к Богу и людям естественная благодарность за оказанное благодеяние. Стройно получалось. Но просуществовала эта стройность недолго. И рухнула вот при каких обстоятельствах.
В Тамбове меня интересовала судьба городского собора. Лука несколько раз упоминал про этот собор в письмах к сыну. В феврале 1944 года тотчас после приезда в Тамбов: "Почти наверное отдадут нам большой двухэтажный собор". В мае: "Отказали в Москве открыть у нас собор, и это большое огорчение для меня", В июне: "Большая радость: Карпов сказал мне, как о решенном деле, что будет открыт собор или другой большой храм в Тамбове". Но очень скоро радость сменилась в нем огорчением: "Карпов твердо обещал мне открыть собор, а здешний уполномоченный говорит, что ему ничего не известно". И наконец 10 августа все того же 1944 года: "Собор будет открыт только по ходатайству верующих, но нет до сих пор инициаторов, все боятся". Эти письма написаны в пору самой нежной дружбы Сталина с Церковью. В месяцы, когда и архиепископ Лука - член Синода - кое-что весил в глазах Совета по делам Православной Церкви. Как же объяснить упорство, с которым власти водили за нос Тамбовского архиерея и его паству? Ответить мог только один человек - тогдашний секретарь епархии Иван Петрович Леоферов, о. Иоанн. Но Леоферов давно покинул Тамбов. Рукоположен в епископы и под именем Владыки Иннокентия занимает кафедру в Калинине (Твери). Вернувшись в Москву, звоню по телефону в Калинин. Владыка разрешает приехать. До бывшей Твери электропоездом теперь всего три часа ходу. Улица Софьи Перовской, II. Епархия. Полутораэтажный домик без всякой вывески. Хитро запрятанный дверной звонок.