Жизнь Иисуса
Шрифт:
И Никодим, понурив голову, побрел домой, стараясь не привлекать к себе внимания и остаться незамеченным.
17. Женщина, взятая в прелюбодеянии
Ту ночь Сын Человеческий провел на горе в Гефсимании или, быть может, спустился в Вифанию. На рассвете Он вернулся в Храм, где уже собирался народ, и вот к Нему приблизилась кучка людей, тащивших плачущую перепуганную женщину. Под покровом ночи она совершала прелюбодеяние, и ее на этом застигли. Кому пришла мысль привести ее к Назарянину? Он был другом мытарей и блудниц, ученики самого Иоанна Крестителя могли это засвидетельствовать. А закон суров к провинившимся невестам (тем более —
Очень интересовало их это жалкое создание! Они всем готовы воспользоваться, лишь бы погубить Того, Кого так ненавидят. Невозможно предугадать, как именно станет кощунствовать Самозванец, но в том, что Он непременно совершит богохульство, они были уверены заранее. Пока они толпились вокруг Иисуса, кричали и требовали ответа, жалкая, растрепанная, полуодетая женщина стояла едва живая от страха и не отрывала полных отчаяния глаз от Незнакомца, которому отдали ее на суд священники.
Но Иисус не смотрел на нее. Наклонившись, Он что-то писал пальцем на земле. Блаженный Иероним уверяет, что то были грехи обвинителей, которые Он таким образом подсчитывал. Но чем проще истина, тем она прекрасней. Сын Человеческий не смотрел на нее, зная, что эта несчастная умирала не столько от страха, сколько от стыда — бывают такие мгновения в жизни человека, когда не смотреть на него — самое большое благодеяние. Вся любовь Христа к грешникам была в этом отведенном взоре. И знаки, которые Он чертил на земле, означали лишь одно — Он не хочет поднимать глаз на несчастную.
Он подождал, пока умолкнут вопли обвинителей, и наконец сказал:
— Кто из вас без греха — первый брось на нее камень.
Наклонился и снова стал писать на земле. «Они же, услышав то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних; и остался один Иисус и женщина, стоящая посреди.»
Начиная от старших… На этот раз все они испугались Его дара ясновидения. Враги знали Его способность читать в сердцах. В сознании каждого стали всплывать тайные дела, которые он годами прятал от посторонних глаз, порочные привычки, что-то постыдное… А вдруг этот Назарянин закричит: «Эй ты, вон там! Ты что не уходишь? Что ты делал вчера в такое-то время в таком-то месте?»
Иисус остался наедине с женщиной. В конце концов, судить ее не Его дело. Все обвинители исчезли, и она могла бы, пользуясь этим, бежать и укрыться в безопасном месте. Но она стоит. Стоит та, которая еще этой ночью предавалась преступным наслаждениям. Прежде чем пасть, она много страдала, долго боролась с собой. Но сейчас женщина не думает о своей любви и ни о ком другом — только о Незнакомце, который теперь смотрит на нее, потому что они остались одни и никто не подвергает ее унижениям. И она тоже смотрит на Него, еще охваченная стыдом, — но стыдом уже иным. Она плачет над содеянным грехом. Страсть оставляет ее. Внезапно и в душе ее и в теле воцаряется великий покой. О, кровь усмирить труднее, чем Тивериадское море! Ничто человеческое не было чуждо Назарянину; но Он был Богом и знал то, чего не может знать ни один мужчина: непреодолимую слабость, которая овладевает женщиной в некоторые минуты перед некоторыми людьми, превращая ее в лежачую или ползающую тварь. Из века в век самая поразительная победа Сына Человеческого, и вместе с тем такая обычная и распространенная, что мы перестанем ей удивляться, будет состоять в том, что во множестве святых женщин зов Иисуса заглушит зов крови.
Эту женщину Он уже победил. Он спрашивает: «Женщина, где твои обвинители? Никто не осудил тебя?» Она отвечает: «Никто,
Она ушла, но она вернется. Вернее, ей нет нужды возвращаться: отныне они навсегда едины. Так Христос, терпя, казалось бы, поражение, обретает приверженцев среди изгоев. Он собирает тайное сокровище из негодных сердец, из отбросов мира сего. Ему не нужен ореховый прутик водоискателя, чтобы обнаруживать в отверженных под корой убожества источник страдания и любви, над которым Он имеет власть.
Равный отцу
Наступила передышка в беспощадной борьбе, в которую Он оказался вовлеченным и которая будет длиться до третьего часа кануна субботы, когда Его тело, превратившееся в сплошную рану, испустит последний вздох. Уже не заботясь об осторожности, Он в одиночку (ученики остаются немного в стороне) ведет открытую борьбу в том самом городе, где правят Его враги — фарисеи и священники, где уже отданы распоряжения о Его казни и нет больше между Ним и Крестом ничего, кроме дивных слов, приковавших к месту воинов, пришедших схватить Его.
Дело здесь было не в красноречии и не в человеческом таланте, а в том, что Он имел власть, какой до Него не обладал никто, власть касаться самого сокровенного, обращаться прямо к тайная тайных каждого человека. Четыре огромных подсвечника, зажженные в первый вечер Кущей на женской половине Храма, уже не горели. У сокровищницы Иисус воскликнул: «Я свет миру!», но иудеи смеялись над Ним, ибо Он Сам о себе свидетельствовал, и потому Он бросил им в лицо тайну Своей двуединой природы: «Если бы вы знали Меня, то знали бы и Отца Моего».
Стоит Ему открыть рот, как Он опять совершает страшное преступление — равняет Себя с Богом. Но иудеи, зная, чего им нужно, хотят принудить Его к формальному признанию. Поэтому они спрашивают: «Кто же Ты?»
Теперь, когда Он разоблачен, когда нетерпеливый Бог противостоит своре Своих же созданий, Он без смущения говорит им о страшном троне, которого уже касается бестрепетной рукой: «Когда вознесете Сына Человеческого, тогда узнаете, кто Я». Упрямые ученики воображали иное прославление Учителя, не эту виселицу. Каким окажется то Царство, к которому они стремились? Что их ждет за уже приоткрытыми дверьми? Учитель повторяет: «Истина Моя сделает вас свободными!» Иудеи протестуют: они никогда не были рабами. Но Он заставляет их замолчать, сказав слова, правду которых знает каждый христианин, знает по опыту горькому и сладостному: «Истинно, истинно говорю вам: всякий, делающий грех, есть раб греха. Итак, если Сын освободит вас, то истинно свободными вы будете».
Наконец раскрыта тайна Его власти над столькими людьми: они могут сомневаться, отрицать, богохульствовать; могут бежать от Него. Но все же знают, что Он один может сделать их свободными. И если они оставляют Его, то затем только, чтобы снова надеть на себя ярмо, чтобы вращать предназначенные им судьбой жернова — и никакая сила в мире их от этого не избавит, кроме Иисуса, которого они распинают и которому поклоняются. В этом, но в самом узком смысле, можно согласиться с Ницше, что христианство есть если не религия рабов, то, по крайней мере, религия освобожденных.
В последние дни Он так открыто проявлял Свою божественность, что те, кто этого не признавал, совершали в Его глазах преступление: «Почему вы не понимаете речи Моей?» — спрашивал с гневом уже раскрывший Себя Сын Человеческий. Он указал им на лжеца, от которого они происходят — на отца лжи, дьявола. Если бы они были не от дьявола, то узнали бы в Нем Христа в эти дни, когда Его божественная природа так явно в Нем проявлялась. И доказательство тому молчание, которым они отвечают на Его вопрос: «Кто из вас обличит Меня в неправде?»