Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть первая
Шрифт:
Спивак чувствовала себя скорее хозяйкой, чем гостьей, и это заставляло Клима подозрительно наблюдать за нею.
Когда все чужие исчезали, Спивак гуляла с Лидией в саду или сидела наверху у нее. Они о чем-то горячо говорили, и Климу всегда хотелось незаметно подслушать – о чем?
– Посмотрите, – интересно! – говорила она Климу и совала ему желтенькие книжки Рене Думика, Пеллисье, Франса.
«Что это она – воспитывает меня?» – соображал Самгин, вспоминая, как Нехаева тоже дарила ему репродукции с картин прерафаэлитов, Рошгросса,
«Каждый пытается навязать тебе что-нибудь свое, чтоб ты стал похож на него и тем понятнее ему. А я – никому, ничего не навязываю», – думал он с гордостью, но очень внимательно вслушивался в суждения Спивак о литературе, и ему нравилось, как она говорит о новой русской поэзии.
– Эти молодые люди очень спешат освободиться от гуманитарной традиции русской литературы. В сущности, они пока только переводят и переписывают парижских поэтов, затем доброжелательно критикуют друг друга, говоря по поводу мелких литературных краж о великих событиях русской литературы. Мне кажется, что после Тютчева несколько невежественно восхищаться декадентами с Монмартра.
Изредка, осторожной походкой битого кота в кабинет Варавки проходил Иван Дронов с портфелем под мышкой, чистенько одетый и в неестественно скрипучих ботинках. Он здоровался с Климом, как подчиненный с сыном строгого начальника, делая на курносом лице фальшиво-скромную мину.
– Как живешь? – спросил Самгин.
– Не плохо, благодарю вас, – ответил Дронов, сильно подчеркнув местоимение, и этим смутил Клима. Дальше оба говорили на «вы», а прощаясь, Дронов сообщил:
– Маргарита просила кланяться; она теперь учит рукоделию в монастырской школе.
– Да? – сказал Самгин.
– Да. Я с нею часто встречаюсь.
«Для чего он сказал мне это?» – обеспокоенно подумал Самгин, провожая его взглядом через очки, исподлобья.
И тотчас же забыл о Дронове. Лидия поглощала все его мысли, внушая все более тягостную тревогу. Ясно, что она – не та девушка, какой он воображал ее. Не та. Все более обаятельная физически, она уже начинала относиться к нему с обидным снисхождением, и не однажды он слышал в ее расспросах иронию.
– Ну, скажи, что же изменилось в тебе?
Он хотел сказать:
«Ничего».
Мог бы сказать:
«Я понял, что ошибся».
Но у него не было решимости сказать правду, да не было и уверенности, что это – правда и что нужно сказать ее. Он ответил:
– Рано говорить об этом.
– Во мне – ничего не изменилось, – подсказывала ему Лидия шопотом, и ее шопот в ночной, душной темноте становился его кошмаром. Было что-то особенно угнетающее в том, что она ставит нелепые вопросы свои именно шопотом, как бы сама стыдясь их, а вопросы ее звучали все бесстыдней. Однажды, когда он говорил ей что-то успокаивающее, она остановила его:
– Подожди – откуда это? Подумала и нашла:
– Это из книги Стендаля «О любви»»
Вскочив с
Клим неласково спросил ее:
– Ты думаешь, что уже беременна?
Руки ее опустились вдоль тела, она быстро обернулась, спросила испуганно:
– Что-о?
И, присев на стул, сказала жалобным шопотом:
– Но ведь не всегда же родятся дети! И ведь еще нет шести недель...
– Ты что же? Боишься родить? – спросил Клим, с удовольствием дразня ее. – И при чем тут недели? Она, не ответив, поспешно начала одеваться.
– А помнишь, хотела мальчика и девочку? Одевалась она так быстро, как будто хотела скорее спрятать себя.
– Хотела? – бормотала она. – Я не помню.
– Тебе было тогда лет десять.
– Теперь мальчики и девочки не нравятся мне. И, согнувшись, надевая туфли, она сказала:
– Не все имеют право родить детей.
– Ух, какая философия!
– Да, – продолжала она, подойдя к постели. – Не все. Если ты пишешь плохие книги или картины, это ведь не так уж вредно, а за плохих детей следует наказывать.
Клим возмутился:
– Откуда у тебя эти старческие выдумки? Смешно слышать. Это – Спивак говорит?
Она ушла легкой своей походкой, осторожно ступая на пальцы ног. Не хватало только, чтоб она приподняла юбку, тогда было бы похоже, что она идет по грязной улице.
Клим видел, что все чаще и с непонятной быстротою между ним и Лидией возникают неприятные беседы, но устранить это он не умел.
Как-то, отвечая на один из обычных ее вопросов, он небрежно посоветовал ей:
– Прочти «Гигиену брака», есть такая книжка, или возьми учебник акушерства.
Лидия села на постели, обняв колена свои, положив на них подбородок, и спросила:
– По-твоему – все сводится к акушерству? Зачем же тогда стихи? Что вызывает стихи?
– Это уж ты спроси у Макарова. Усмехаясь, он прибавил:
– Маракуев очень удачно назвал Макарова «провансальским трубадуром из Кривоколенного переулка».
Лидия повернулась к нему и, разглаживая острым ногтем мизинца брови его, сказала:
– Плохо ты говоришь. И всегда как будто сдаешь экзамен.
– Так и есть, – ответил Клим. – Потому что ты все
допрашиваешь.
Голос ее зазвучал двумя нотами, как в детстве: