Жизнь коротка
Шрифт:
— Отлично.
— Серьезная буря? — спросила Элеонора, внезапно улыбнувшись.
— О да. Чувствую по своим костям.
Я допил кофе и вымыл чашку.
— Дай мне знать, когда уточнишь.
— Непременно. Спасибо.
Лотти напряженно трудилась и даже не подняла головы, когда я уходил.
Один мой Глаз забрался в самую высь и показывал бурлящие адскими вихрями облака по ту сторону гряды. Другой тоже даром времени не терял. Не успел я выкурить и половины сигареты, как увидел…
…На нас надвигалась гигантская серая
Терра-дель-Сигнис, Земля Лебедя — прекрасное имя. Оно относится и к самой планете, и к ее единственному континенту.
Как кратко описать целый мир? Чуть меньше Земли и более богатый водой. Что касается материка… Приложите зеркало к Южной Америке так, чтобы шишка оказалась не справа, а слева, затем поверните изображение на девяносто градусов против часовой стрелки и переместите в Северное полушарие. Сделали? Теперь ухватите за хвост и ташите. Вытяните еще на шесть или семь сотен миль. Разбейте Австралию на восемь частей. Разбросайте их по Северному полушарию и окрестите соответственно первыми восемью буквами греческого алфавита. Насыпьте на полюса по полной ложке ванили и не забудьте перед уходом наклонить ось глобуса на восемнадцать градусов. Спасибо.
…Прошел метеорологический спутник и подтвердил мои опасения. По ту сторону гряды кипел ураган. Ураганы не редкость у нас — внезапные и быстротечные. Но бывают и затяжные, низвергающие больше воды и обрушивающие больше молний, чем любой их земной собрат.
Центр города, в котором сосредоточено девять десятых двухсоттысячного населения Бетти, расположен на берегу залива примерно в трех милях от главной реки Нобль; пригороды тянутся до самых ее берегов. Близость к экватору, океану и большой реке и послужили причиной основания станции Бета. На континенте есть еще девять городов, все моложе и меньше. Мы являемся потенциальной столицей потенциального государства.
Наша колония — это Полустанок, мастерская, заправочный пункт, место отдыха физического и духовного на пути к другим, более освоенным мирам. Землю Лебедя открыли много позже других планет — так уж получилось, — и мы начинали позже. Большинство колонистов стремились к более развитым планетам. Мы до сих пор отстаем и, несмотря на посильную помощь Земли, практически ведем натуральное хозяйство.
На востоке сверкнули молнии, загремел гром. Вскоре вся гряда Святого Стефана казалась балконом, полным чудовищ, которые, стуча хвостами и извергая пламя, переваливались через перила. Стена медленно начала опрокидываться.
Я подошел к окну. Густая серая пелена затянула небо. Налетел ветер; я увидел, как деревья внезапно содрогнулись и прижались к земле. Затем по подоконнику застучали капли, потекли ручейки. Пики Святого Стефана вспороли брюхо нависшей туче, под неимоверный грохот посыпались искры, и ручейки на окне превратились в реки.
Я вернулся к экранам. Десятки Глаз показывали одну и ту же картину: людей, стремглав бегущих к укрытиям. Самые предусмотрительные захватили зонтики и плащи, но таких было совсем мало. Люди редко прислушиваются к прогнозам погоды; по-моему, эта черта нашей психологии берет начало от древнего недоверия к шаману. Мы хотим, чтобы он оказался не прав. Уж лучше промокнуть, чем убедиться в его превосходстве…
Тут я вспомнил, что не взял ни зонта, ни плаща, ни галош. Ведь утро обещало чудесный день…
Я закурил сигарету и сел в свое большое кресло. Ни одна буря в мире не страшна моим Глазам.
Я сидел и смотрел, как идет дождь…
Пять часов спустя все так же лило и громыхало.
Я надеялся, что к концу работы немного просветлеет, но, когда пришел Чак Фулер, не было никаких надежд на улучшение. Чаку предстояло меня сменить; сегодня он был ночным Патрульным.
— Что-то ты рановато, — заметил я. — Часок посидишь бесплатно.
— Лучше сидеть здесь, чем дома.
— Крыша течет?
— Теща. Снова гостит.
Я кивнул.
Он сцепил руки за головой и откинулся в кресле, уставившись в окно. Я чувствовал, что приближается одна из его вспышек.
— Знаешь, сколько мне лет? — немного погодя спросил он.
— Нет, — солгал я. Ему было двадцать девять.
— Двадцать семь, — сказал он, — скоро будет двадцать восемь. А знаешь, где я был?
— Нет.
— Нигде! Здесь родился и вырос. Здесь женился — и никогда нигде не был! Раньше не мог, теперь семья…
Он резко подался вперед, закрыл лицо руками, как ребенок спрятал локти в коленях. Чак и в пятьдесят будет похож на ребенка — светловолосый, курносый, сухопарый. Наверное, он и вести себя будет как ребенок. Мне никогда этого не узнать.
Я промолчал, потому что никаких слов от меня не требовалось.
После долгой паузы он произнес:
— Ты-то везде побывал…
А через минуту добавил:
— Ты родился на Земле! На Земле! Еще до моего рождения ты повидал планет больше, чем я знаю. А для меня Земля — только название и картинки. И другие планеты — картинки и названия…
Устав от затянувшегося молчания, я проговорил:
— «Минивер Чиви…»
— Что это значит?
— Это начало старинной поэмы. То есть старинной теперь, а когда я был мальчишкой, просто старой. У меня были друзья, родственники, жена. Сейчас от них даже костей не осталось. Одна пыль. Настоящая пыль, без всяких метафор. Путешествуя среди звезд, ты автоматически хоронишь прошлое. Покинутый тобой мир будет полон незнакомцев, если ты когда-нибудь вернешься, или карикатур на твоих друзей, родственников, на тебя самого.
Немудрено в шестьдесят стать дедушкой, в восемьдесят — прадедушкой, но исчезни на три столетия, а потом вернись и повстречай своего прапрапрапраправнука, который окажется лет на двадцать тебя старше. Представляешь, какое это одиночество? Ты как бездомная пылинка, затерянная в космосе.
— Это невысокая цена.
Я рассмеялся. Я выслушивал его излияния раз в полтора-два месяца на протяжении вот уже почти двух лет, однако раньше меня они не трогали. Не знаю, что случилось сегодня. Вероятно, тут виноваты и дождь, и конец недели, и мои недавние визиты в библиотеку… Вынести его последнюю реплику я был уже не в силах. «Невысокая цена»! Что тут сказать?