Жизнь моя

Пейвер Мишель

— Как? Ты хочешь сказать, что он все еще там?

Моджи кивнула.

— Но почему он не отвез тебя вниз? Он отпустил тебя пешком?

Моджи покачала головой.

— Часть пути он прошел со мной, потом мы встретили месье Панабьера на его тракторе, и он подвез меня, а Патрик вернулся обратно в Серс. Месье Панабьер сейчас в кухне выпивает вместе с доктором Хантом.

— Но… ты не знаешь, чего Патрик хотел?

Моджи преувеличенно пожала плечами.

— Он просто сказал, чтобы ты пришла в Серс так быстро, как сможешь. Он не объяснил зачем.

Антония

обдумывала это. Должно быть, причина, заставившая его попросить ее сделать крюк в две мили в шесть часов вечера, была действительно серьезной. Но она не могла понять — какая. Возможно, он просто хочет видеть ее? Ее сердце забилось сильнее. Но если это так, то почему он не спустился к мельнице сам?

Сорока минутами позже она достигла Серса. Там не было никаких признаков Патрика.

Она вошла внутрь.

Она нашла его на коленях в задней части главной камеры. Он использовал маленький совок, делая заплату в последней секции, и выглядел так, словно занимался этим долгие часы. В серебристо-голубом свете газовой лампы его плечи лоснились от пота, темные волосы закрыли лоб.

Он даже не обернулся при ее появлении.

— Кажется, мы на подступах к чему-то, — сказал он.

Глава 10

Впоследствии Патрику казалось невероятным, что открытие, полностью изменившее ход его жизни, могло произойти без какого-либо предупреждения.

Когда его совок впервые чиркнул о камень, у него не возникло ни малейшего предчувствия. Это едва задело его внимание.

Он обрабатывал фрагмент пола пещеры — семью дюймами ниже современно уровня — и гадал, что Майлз собирается делать в Париже, когда наткнулся на что-то твердое. «Валун» — подумал он рассеянно. Пещера была замусорена ими — остатки ледника, сошедшего десятки тысяч лет назад. А может, орудие каменного века. Антония за эти недели нашла их несколько, а в его путеводителе указывалось, что одно время на потолке сохранялась наскальная живопись — до тех пор, пока священник, живший примерно в восемнадцатом веке не признал неподобающим изображение жеребца, кроющего кобылу, и она была замазана.

«Что бы это ни было, — подумал Патрик, посвистывая сквозь зубы, — но это явно отличается от глыб глины».

Затем он заметил, как изменился цвет почвы. Вместо тяжелой красной грязи появился слой песка горчичного цвета, который рассыпался легко, как сахар.

«Сверхъестественно, — подумал он, поднося лампу немного ближе. — Вид ледниковых отложений? Нет, не они. Слишком локализованы, размером не больше пивной корзины. Был ли песок принесен сюда человеческими руками?»

В это время он перестал свистеть, адреналин подскочил.

Он убрал свой совок, достал из рюкзака кисточку и начал стирать небольшой налет пыли. Гладкий, цвета ржавчины камень мерцал сквозь желтый песок. Сердце Патрика начало учащенно биться.

Желание погрузить руки в песок и выдернуть вещь было необычайно властным, но он знал, что это было бы грубой ошибкой. Точное местоположение находки — где бы она ни была, пусть даже самой крошечной и незначительной, — должно быть четко указано. И если он сейчас поспешит, все это может быть навсегда утеряно. Антония никогда не простит ему.

Потребовалось физическое усилие, чтобы обуздать собственное рвение: открыть не более дюйма, затем остановиться и сделать пометки в контекстном листе. Все это происходило мучительно медленно. Кисть выскальзывала из пальцев, записи не пополнялись.

Он взглянул на часы. Чуть больше пяти. К счастью, Моджи пошла отдохнуть к выходу — она не знает, что он нашел. Некий инстинкт удержал его от того, чтобы позвать ее. Вообще, Антония должна увидеть это первой. Но ему надо послать Моджи на мельницу с сообщением.

Получасом позже он прервался на некоторое время, чтобы благополучно сдать Моджи на руки месье Панабьера с четким предписанием попросить Антонию, чтобы она пришла так быстро, как только сможет. Затем он вернулся в пещеру и продолжил работу.

Постепенно форма начинала проявляться из песка. Это был некий сосуд, размером с большую флягу виски, сделанный, кажется, из твердого, гладкого полудрагоценного камня. Возможно, это был агат, халцедон или корнелиан, он не мог бы сказать точнее. И, как он и подозревал, сосуд был закопан намеренно; он лежал на боку, по линии запад — восток, на ложе из медового цвета песка и бережно прикрытый песком сверху.

Бесконечное время спустя он убрал достаточно много песка, чтобы выявить полный контур сосуда. Это был кубок в виде изящного выпуклого шара на тонкой ножке с небольшим основанием. Пара ручек, простираясь вдоль кубка, составляла элегантную кривую.

Он не мог вздохнуть. Это была самая прекрасная вещь из всего, что ему когда-либо приходилось видеть.

Поверхность кубка все еще была присыпана песком. Дрожащими пальцами он обрабатывал ее кистью. Наконец были удалены последние песчинки. Он перевел дух.

Перед ним было искусно вырезанное изображение молодого человека, который шествовал как принц, высоко неся голову. Его губы играли в улыбке безмятежной радости, рука была поднята вверх, в старом как мир жесте дружбы. Казалось, он приветствовал кого-то, кто был изображен на другой стороне кубка — все еще погребенной под слоем песка.

Патрик вглядывался в гордое молодое лицо, которое пролежало, покоясь, около двух тысяч лет. Капля его пота упала на плечо юноши и сползла вниз, где toga virilis распахнулась, являя бицепс атлета. Влажный камень блеснул, как свежая кровь.

Патрик сел на пятки, и в первый раз за все это время его плечи стиснула боль. Он понял, что, должно быть, провел за работой много часов. Небо над входом в пещеру темнело нежным прозрачным сиреневым светом. Цикады уже исполняли свою серенаду медленнее, нежнее, музыкальнее дневного скрипа. Из тенистой расселины за его спиной доносился голос источника: непрерывный поток слов, недоступных человеческому пониманию.

Где-то над расселиной шевельнулось пятно мрака. Сердце его дрогнуло. Летучая мышь, сказал он себе, это всего лишь летучая мышь. Пришелец из мира по ту сторону двери, разделяющей живых и мертвых.