Жизнь на палубе и на берегу
Шрифт:
Если рыба выскакивает из воды и ловит пролетающую мошкару – будет дождь. Если же рыба сильно мечется в воде, и не клюет, тоже будет дождь. В преддверие шторма нервно ведут себя киты. Сбиваясь в стаи, они спешат как можно скорее покинуть штормовой район.
Многие из поверий и суеверий времен парусного флота ныне забыты, но некоторые дожили и до сегодняшних дней. Плохо это или хорошо? Думаю, скорее хорошо, ибо память о прошлом позволяет лучше понимать настоящее и увереннее смотреть в будущее.
Вместо
Время парусного флота и всего, что было связано с ним, давно кануло в лету. Однако у кого из нас не замирало от восторга сердце, когда в дальнем окоеме моря мы вдруг видели белеющий парус? Кто из тех, кому в нынешнее время посчастливилось побывать в море на парусном судне или яхте, не испытывал восторга от гудения парусов над головой и пения такелажа? Время парусного флота ушло в историю, но оно навсегда осталось в памяти человечества как время дерзновенного покорения океана, время романтики и приключений.
Один из последних выдающихся парусных капитанов России Д. А. Лухманов оставил после себя пронзительные и полные любви к парусу стихи, которые звучат сегодня как гимн великой эпохе паруса:
Поет пассат, как флейта, в такелаже,Гудит, как контрабас, в надутых парусах,И облаков янтарные плюмажиМелькают на луне и тают в небесах.Чуть-чуть кренясь, скользит как приведеньеКрасавец клипер, залитый луной,И взрезанных пучин сварливое шипенье,Смирясь, сливается с ночною тишиной.Вертится лаг, считая жадно мили,Под скрытой в тьме рукой скрипит слегка штурвал,Чу!.. мелодично склянки прозвонили,И голос с бака что-то прокричал…Но это сон… Волны веселой пенуДавным-давно не режут клипера,И парусам давно несут на сменуДым тысяч труб соленые ветра.Но отчего ж, забывшись сном в каюте,Под шум поршней и мерный стук винта,Я вижу вновь себя среди снастей на ютеИ к милым парусам несет меня мечта!Приложение
Первый отечественный писатель-маринист мичман Константин Станюкович, сам прошедший под парусами вокруг света, оставил нам пронзительный по правдивости малоизвестный рассказ «В шторм». Этот рассказ был напечатан в журнале «Морской сборник» в 60-х годах XIX века и больше не переиздавался. В рассказе автор описал обычный рядовой шторм, каких в жизни каждого моряка бывает не мало, но на фоне шторма Станюкович показал жизнь и быт российских моряков парусного флота в условиях совершенно противоестественных человеку – в условиях океанского шторма. Данная публикация дается с некоторыми сокращениями.
«…В полусвете каюты, иллюминатор которой, наглухо задраенный (закрытый), то погружался в пенистую воду океана, то выходил из нее, пропуская сквозь матовое стекло слабый свет утра, Опольев (молодой мичман, готовящийся
– Однако валяет! – промолвил он с серьезным видом, стараясь принять такое положение, чтобы опять не стукнуться.
– Страсть, как раскачало, ваше благородие.
– Скоро восемь?
– Склянка (полчаса) осталась!
– А наверху как?
– Не дай бог! Ревет!
– В ночь, видно, засвежело?
– Точно так, ваше благородие! Ночью фок убрали и четвертый риф взяли. Капитан всю ночь были наверху, – докладывает вестовой.
И, помолчав, молодой матрос, впервые бывший в дальнем плавании, прибавил боязливым и несколько таинственным тоном:
– Даве ребята сказывали на баке, ваше благородие, бытто похоже на то, что штурма настоящая начинается. Ветер так и гудет в снастях… Волна – и не приведи бог, какая агромадная, Лександра Иваныч… Ровно горы катаются…
– Видно, боишься шторма, Кириллов, а?
– Боязно, Лександра Иваныч! – простодушно и застенчиво ответил матрос.
– Нечего, брат, бояться. Справимся и со штормом! – авторитетно и с напускной небрежностью заметил молодой офицер, сам еще никогда не испытывавший шторма и втайне начинавший уже ощущать некоторое беспокойство от этой адской качки, дергавшей и бросавшей корвет во все стороны.
Внизу, в каюте, опасность казалась значительнее.
– Точно так, ваше благородие! – поспешил согласиться и Кириллов более по чувству деликатности перед „добрым барином“ и по долгу дисциплины.
Но невольный страх, который он старался скрыть, все-таки не оставлял молодого матроса.
– Холодно наверху?
– Пронзительно, ваше благородие.
– Дождевик приготовил?
– Готов.
– Ладно. Ну, теперь и вставать пора!
Но прежде чем расстаться с теплой койкой, мичман, снова охваченный набежавшим воспоминанием и в эту минуту особенно сильно пожалевший, что только что бывший сон не действительность, – совсем неожиданно проговорил с невольным вздохом:
– На берегу-то, небось, лучше жить, Кириллов?
– Что и говорить, Лександра Иваныч! – возбужденно отвечал молодой матрос, и лицо его оживилось улыбкой. – На сухопутье не в пример свободней… Одно слово: твердь. А тут, ваше благородие, с души рвет. Будь воля, сейчас бы ушел в деревню…
– Ушел бы? – усмехнулся мичман.
– Точно так, ваше благородие!
„И я бы сейчас уехал туда… в Засижье!“ – подумал мичман.
И с невеселой усмешкой сказал вслух:
– Некуда вот только отсюда уйти, Кириллов, а?
– Оно точно, что некуда, ваше благородие. Кругом вода!
– А ты пока, братец, насчет чаю схлопочи. Чтобы горячий был.
– Есть, ваше благородие! Чай готов. Старший офицер уже кушают. Неспособно только пить при такой качке! – прибавил Кириллов и вышел из каюты, чтобы „схлопотать“ насчет горячего чая „доброму барину“, который очень хорошо обращался со своим вестовым и часто с ним „лясничал“ по душе.
Кириллов направился к камбузу, едва удерживаясь на ногах и выписывая мыслете. Встретив там своего приятеля-вестового, такого же молодого матроса, как и он сам, Кириллов, словно подбадривая самого себя и не желая обнаружить своего страха перед приятелем и несколькими бывшими у камбуза матросами, проговорил с напускною шутливостью: