Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский
Шрифт:
– Молодец, гридин, - сказал князь Даниил.
Разлегся Олекса в бане на полке, разомлел от пара, а отрок из гридней его веником березовым похлестал. Жарко сделалось Олексе, впору второй раз купель принимать…
Дома Олексу обед дожидается: щи с огня наваристые, ребра кабаньи жареные да пироги с грибами и кашей. Блаженствует Олекса: до чего же приятно жить на свете, коли, ко всему, посреди горницы зыбка подвешена…
А в тот час, когда Олекса к сытному столу садился, посреди просторного великокняжеского двора со множеством хозяйственных строений, что в стольном городе Владимире, стоял князь Андрей и из-под кустистых бровей следил, как холопы снимали с саней мешки с зерном, кули с мороженым мясом и вяленой рыбой, всякую солонину, кадки с медом, и все это исчезало в клетях, погребах, медовушах, поварне. Всего в обилии, но впору хватило бы до будущего полюдья: дружину корми, челядь многочисленную тоже, а ежели ненароком гости незваные нагрянут - ублажай. А для них князь Андрей столы накрывал щедро, особенно коли царевич либо мурза знатный пожалует, от коего судьба великого князя зависит.
Люд корил его: он-де к татарам льнет, а кого ему за опору держать, не князей же удельных? Эвон, Федор Ростиславич и Константин Борисович - всего единожды позвал их на Переяславль, а они к нему задом обернулись. Кто из них за князя Андрея доброе слово хану замолвит? Не жди. При случае еще и лягнут, как оболгал его племянник Юрий. Тот княжеской власти еще не испытал, однако по наущению Даниила ужалил и яд змеиный выпустил. Не с его ли злопыхательства хан Тохта прикрикнул на Андрея:
«Я оставил Переяславль за Москвой, но ты нарушил мою волю, конязь Андрей, пошел войной на московского конязя!»
От тех грозных слов он, князь Андрей, едва памяти не лишился, только и пролепетал:
«Великий хан, я часть Переяславского удела требовал, мне по праву принадлежащего».
Тохта насупил брови:
«Тебе, конязь, лишь то и принадлежит, чем я тебя наделил. И не своевольничай!..»
Приковылял, припадая на больную ногу, тиун. Молчал, смотрел, как сноровисто бегают с поклажей холопы. Великий князь повернулся к тиуну:
– Дань нищую привез ты, Елистрат, из полюдья! Простуженный в дороге тиун ответил, кланяясь:
– Обеднели деревни за Клязьмой.
– Так ли? Уж не смерды ли разжалобили тебя, Елистрат? Жалеешь мужика, а он от князя ворует. Постояли бы на правеже, поумнели.
– Разорили ордынцы тот край. Шайки татарские на деревни наскакивали. Страдает люд, княже. Истощены мужики, а им хлеб растить.
– Мыслишь, поверю?
– спросил князь насмешливо.
– Нет, Елистрат, будущей зимой сам по тем землям в полюдье отправлюсь.
Холоп у саней замешкался, поскользнулся, мешок уронил, и зерно просыпалось на снег. Андрей Александрович озлился:
– Вели, Елистрат, поучить холопа, дабы берег добро.
Зазвонили колокола к обедне. С купола собора сорвалась воронья стая, закаркала, закружила над детинцем, великокняжеским подворьем, «владычными сенями» и двором митрополита.
Князь Андрей с детства не любил эту проклятую птицу, жадную на падаль. Сколько раз заставлял отроков гонять ее, да все попусту. Спугнут стаю - она на купол другой церкви опустится. А когда орда шла, воронье со всего света слеталось в ожидании поживы…
И снова память повернула к недавнему разговору с митрополитом. Вспомнил, как Максим сказал: он-де, князь Андрей, запамятовал, что из рода Мономаховичей. Великий князь ему ответил:
«Я сын Невского, а ты вот, владыка, научи: коли я, князь Андрей, не встану перед ханом на колени и голову не склоню, как великое княжение удержать?»
Взор князя Андрея обратился на стремянного, вываживавшего княжеского коня. Застоявшийся, он бил снег копытами, перебирал ногами, рвался из рук. Стремянный натягивал недоуздок, наконец, не выдержав, осадил коня плетью. Князь прикрикнул:
– Ну-тка, бит будешь, Аким!
Стремянный погладил коня по холке, отвел на конюшню, а Андрей Александрович мысленно продолжил разговор с митрополитом:
«Великий князь Владимирский не токмо за удел свой в ответе, но и за всю землю русскую…»
А владыка в ответ:
«Почто же ты с удельными князьями враждуешь? »
«Не я, отче, они меня не чтут. Великий князь, да не вместо отца им…»
«Так что же ты о том не думал, когда с великим князем Дмитрием враждовал?..»
Из поварни выплыла дебелая стряпуха, проворковала:
– Время, князь-батюшка, трапезовать.
– Чем потчевать намерилась?
– Да уж постаралась, князь-батюшка. Ушицу стер-ляжью сготовила да ножку баранью в тесте запекла.
– Ну тогда веди к столу.
Еще раз окинув острым взглядом подворье, великий князь направился в трапезную.
Еще Александр Невский обратил внимание на пользу почтовых станций, задуманных Берке-ханом. Ямы, как звали их ордынцы, сначала появились на пути из Орды, но вскоре заглохли. Александр Ярославич велел поставить ямы на дороге от Новгорода до Владимира. Но на тех первых почтовых станциях никто лошадей не менял и на постой не останавливался. Ханские люди ездили отрядами, княжеские гонцы либо какое посольство обходились своими конями. И почтовые ямы, не успев возникнуть, исчезли. Потребуется сотня лет, чтобы на Руси начали действовать почтовые станции.
На одной из заброшенных ям между Тверью и Переяславлем рядом с переправой через Волгу поселилась ватага Сорвиголова.
Прошлым летом наскочили на нее дружинники и порубили ватажников, всего-то и уцелело - сам атаман Сорвиголов, Ванька Каин и Бирюк.
В покосившейся от времени избе горели в печи дрова и дым по-черному вытягивало через крышу. Ватажники ждали возвращения Каина. Пятый день, как ушел он в поисках съестного. Еда у ватажников закончилась, силки зверь обходил стороной. Сорвиголов предлагал идти на Москву, где известно потайное жилье, а Бирюк звал в Тверь. Ватажники обросли, давно не мылись и не стирали. В избе студено, хоть и топилась печь. Ветер врывался в один угол, вылетал в другой…
– От голода в брюхе урчит, - плакался Бирюк, мужик тщедушный, гнилозубый.
– Пропал Ванька.
– Каин из всех бед вывернется, - оборвал ватажника Сорвиголов.
– Авось притащит хлеба.
И потёр глаза: дым разъедал.
Бирюк поднялся, кинул в огонь поленья.
– Эк завел ты нас куда, - буркнул он.
– Благо, что живыми ушли, - почесал кудлатую бороду Сорвиголов.
– Ничё, в Москве отпаримся и насытимся.
– Там нас каждая собака знает, схватят - в порубе сгноят.