Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский
Шрифт:
Никого не видели глаза князя Андрея: ни нойонов, теснившихся по правую и левую руку от трона, ни стоявших у стены царевичей и мурз, весь он был во власти маленького и тщедушного человека, который восседал так высоко, что казался вознесенным к самому небу.
Стоя на коленях, князь Андрей Александрович услышал тихий, скрипучий голос:
– Отвечай, конязь, отчего скудеет земля русичей?
– Великий и могучий хан, твоя власть над всей поднебесной. Земля, какую доверил ты мне, не скудеет, и ты в том убедишься, когда пришлешь своих баскаков собирать выход.
– Но отчего не повинуются тебе удельные конязи? Может, постарел ты, конязь, и надо отобрать у тебя ярлык?
– Великий хан, я слуга твой верный и дышу, пока ты мне это позволяешь.
Тохта откинулся на спинку трона, рассмеялся мелко, и в угоду хану в зале захихикали. Но вот Тохта подался вперед, и все замерли. Глаза у Тохты злые и голос резкий.
– Ха!
– выдохнул он.
– Ты, конязь, тявкаешь, как щенок.
В словах хана князь Андрей учуял скрытую угрозу, и дрожь снова охватила его.
– Великий и могучий хан…
– Ты, конязь, мыслил, я дам тебе тумены и мои воины накажут тех урусских конязей, какие не слушают, что плетет твой язык? Но я не дам тебе богатуров: зачем мне разорять свой урусский улус? Убирайся, я подумаю, держать ли тебя великим конязем…
Боярин Ерема поджидал князя у дворцовых ворот и по тому, как, потупив голову, Андрей Александрович вышел, понял: хан принял великого князя сурово.
Ничего не спросил боярин, молчал и князь. Только войдя в камору караван-сарая, промолвил:
– Миновало бы лихо… Коли казнят меня в Орде, тело мое домой везите. Не во Владимир - в Городец, где был отцом на княжение посажен.
– Эк заговорил, великий князь. Бог даст, все добром кончится.
– Суров был хан, суровым и приговору быть. И чем не угодил я хану? Ответь, боярин.
– То одному Богу ведомо. Но, мыслю, ежели бы Тохта намерился казнить тебя, он бы приговор там и объявил. Ты на Русь великим князем явишься, не лишит тебя хан ярлыка.
– Красно говоришь, боярин Ерема. Коли ворочусь, ярлык сохранив, поплачутся у меня Даниил и Михаиле.
Ерема поддакнул:
– По всему, так. Нет у меня веры ни Москве, ни Твери, но и Федор Ярославский чем лучше? Чай, не забыл, как он повел себя, когда ты его на Переяславль позвал?
– Настанет и его час. В том разе Федор на Данииловы посулы купился.
– Прежде за московским князем хитрости не водилось.
– То прежде…
– От боярина Селюты слыхивал, княжич Иван и разумен, и храбростью наделен.
– Племянник Иван еще молод.
– Аль у волчонка нет зубов? Брать надобно, пока у него оскал, а как заматереет, горло перережет.
– Ранее Юрия должно к рукам прибрать. О-хо-хо, послал Бог племянников.
Ерема спрятал ухмылку в бороде лопатой:
– Яблоко от яблони далеко ль катится?
– И то так.
В камору заглянул гридин:
– Великий князь, к тебе царевич. Отстранив гридина, Дюденя ворвался в камору:
– Радуйся, князь Андрей, хан тебе жизнь даровал и ярлык за тобой оставил.
Великий князь перекрестился:
– Услышал Господь мою молитву.
– Повернулся к боярину: - Принеси, Ерема, царевичу два десятка рухляди за добрую весть. Я ведаю, и его слово ханом услышано…
Проводив царевича, князь Андрей бросил Ереме:
– Вели, боярин, еды подать, оголодал я…
Съехались в Москве. Позвали и князя Федора, да тот отмолчался. Даниила и Михаила тревожило, с чем Андрей из Сарая воротился. Ужели татар наведет, как не раз бывало? Попытаться отпор дать, встать на их пути дружинами и ополчением, отразить недругов? Но тогда Тохта пошлет столько воинов, что они перебьют всех ратников, сожгут Москву, Тверь и иные города, разорят смердов, а ремесленный люд в неволю угонят.
– Как поступим, Михайло Ярославич?
– Мыслю, надобно дозоры в степь слать и, коли Андрея с ордынцами обнаружат, закрыть татарам дорогу на Москве-реке, рубить, не ведая пощады, как дядька наш, великий князь Андрей Ярославич, на Клязьме бился, реку ордынцами запрудил. Покажем татарам, что русские гридни славу сохранили, а князья честь не растеряли. Сразимся, а там будь что будет.
Долго молчал Даниил Александрович, бороду теребил, виски тер, наконец промолвил:
– Речь твоя хорошая, князь Михайло Ярославич, и я с тобой на том стоять буду. Бог не выдаст - свинья не сожрет, брат Михайло.
В глухую полночь ожили московские палаты князя Даниила. Зажглись свечи, и по скрипучим половицам в опочивальню Даниила Александровича прошагал боярин Стодол. Разбуженный шумом, князь одевался поспешно. Отрок подал теплые сапоги на меху, и Даниил, натягивая их, спрашивал гридина:
– Отчего тревога, Герасим?
– Не ведаю, князь.
В опочивальню вступил Стодол, и Даниил повернулся к двери:
– Орда?
– Нет, княже, весть добрая.
– Сказывай, - облегченно вздохнул князь.
– Дозор из степи: великий князь из Орды едет без татар. Бог смиловался над нами.
– Радость-то, радость, боярин. Шли гонца в Тверь.
– Да уж велел поднять гридина Олексу, одвуконь поскачет.
– Значит, не дал Тохта воинов! То-то огорчился брат Андрей! Поди, мыслил, как карать нас станет.
Расчесался костяным гребнем Даниил, бороду пригладил, потом вдруг спросил:
– А не прежде ли времени возрадовались? Ну как вслед за Андреем ордынцы нахлынут?