Жизнь нежна
Шрифт:
Да, а какую цель преследует господин Прохоров, предлагая подобную помощь?
— Вы рассказали ему про Крякина? — ахнул Хаустов.
— Да… Не все!
— А что не рассказали?
— Про чашки.
— Про какие чашки?
Хаустов занервничал, сразу смекнув, что про него-то Полина успела растрындеть не только в милиции.
— Про какие чашки вы ему не рассказали?
Сам-то он про них тоже ничего не знал. Ну видел что-то такое на столе, помнил, как Полина вроде держала в руках чашку, но не заострял особо внимания на этом.
— Знаете, когда
— И что? Все женщины пользуются губной помадой. Могла к нему зайти соседка? Могла. Мог он угостить ее чаем? Запросто.
— Вы не поняли меня, Сергей, помада была дорогой. И цвет такой… — Полина назвала приблизительный оттенок. — Женщины из деревни вряд ли пользуются такой помадой. Я в том смысле, что вряд ли могут позволить себе такую роскошь.
— И что с того?
Он чуть отвлекся, рассматривая Полину, почти не слушая, что она говорит.
Она не могла не нравиться. Она завораживала, в самом деле. Но совсем не так, как завораживала Зоя.
Зойкина броская красота сбивала с ног, лишала дыхания, губила, подавляла. Желание видеть ее, обладать ею превращалось со временем в зависимость.
А Полина…
Ее красота была очень светлой, нетронутой будто. Она умиляла, тормошила, подгоняла. И видеть ее постоянно хотелось, но при этом хотелось… И он назвал бы ее лучом света, в котором хотелось нежиться и млеть…
— Вы что же, Полина, — насмотревшись на нее вдоволь и совсем пропустив ее слова мимо ушей, начал Хаустов, — в самом деле полагаете, что интерес господина Прохорова сводится к одному лишь дружескому желанию помочь вам в трудный момент?
— А разве не так?
И у нее снова, как у маленькой наивной девочки, недоуменно запорхали ресницы.
И где только Панов откопать сумел такой экземпляр, честное слово?! Неужели и впрямь в ней нет и тени притворства? Неужели и впрямь сохранено в ней и не запятнано искреннее и непорочное женское начало? Обалдеть просто, да верится с трудом.
— Полина, уж извини, но перехожу на «ты»! — не выдержал он, с раздражением фыркнув. — Ты что, совершенная дурочка, да? Или юродивая, что ли, не пойму!
— Почему? — Ее рот обиженно вспух. — Я нормальная. Самая обычная я, Сергей.
— Обычная?! — вскинулся он и рассмеялся громко и зло. — Обычная?! Нормальная?! Нормальные бабы не верят всякой ерунде, которую им вешают на уши. Ну, по молодости, может быть, по глупости. Но потом-то! Потом, когда уже и жизненного опыта набрались, и замужем побывали… И дерьма всякого ложками нахлебались, как вот ты! Потом-то верить в непорочное зачатие никто не обязывает, Полина!
— А при чем тут?..
Она растерялась. Видно было, что она растерялась под напором его злости и очень нехороших, гадких слов. И не понимала ровным счетом ничего. То есть не понимала его намеков. Или не хотела понимать.
— А при том, что Прохоров не помогать тебе хочет, а просто-напросто уложить тебя в койку! И теперь, когда Антон сидит, для него зеленый свет зажегся. Если только его интерес не вызван чем-то еще.
— Ах, вон вы о чем! — вспыхнула Полина. — Вот почему вы, Сергей, считаете меня слабоумной. Теперь понятно… И вот что я вам на это хочу ответить…
И следующие минут двадцать Хаустов слушал ее, открыв рот, и в завершение готов был аплодировать. И поверил даже в искренность ее, когда она, мило гневаясь, восклицала:
— Почему я должна обрастать мужскими пороками, как щетиной, Сергей?! Почему?! Многим женщинам нравится алкоголь и табак, а я не желаю пить и курить только потому, что это совершенно в духе времени. Да, это немодно, быть такой, как я. Ну и что?! Я не хочу принимать дружескую подлость за норму отношений лишь потому, что это так нужно теперь. Нужно, чтобы выжить, чтобы удержаться на плаву. У меня совершенно иные ценности, меня это вполне устраивает. Это устраивает моего мужа. Он именно это и любит во мне. Почему, скажите, я должна быть другой?! Быть опытной, искушенной, предугадывать, выверять каждый шаг? Меня не этому учили!
— А чему? — сумел он вставить.
— Меня учили не быть фальшивой! — выпалила она и добавила с горечью: — Тому проявлению чувств меня учили, которое сейчас не в чести.
И она замолчала, уставив глаза в стол.
Ему бы и восхититься такой нравственной планке, да подлым подвохом сидел в душе ее визит в милицию. Обижался он на нее за это и ничего не мог с собой поделать.
А она ведь и правда, побежав туда, думала, что поступает хорошо и правильно. И ничего подлого наверняка в ее порыве не было. Лишь желание защитить Антона, да еще желание избежать новых возможных жертв.
Он же страшен на самом деле — не пойманный до сих пор убийца, и она это понимала. Очень страшен и беспощаден. Жаль вот только, что она приняла Хаустова за него, очень жаль.
— Ладно. Мне пора, — проговорил Сергей, выбираясь из-за стола.
Ополоснул свою чашку, невзирая на ее протест. Поставил ее на место. Вытер руки вафельным полотенцем и, глядя Полине в макушку, та так и сидела, не поднимая глаз, проговорил:
— Извини меня, Полина. Извини за резкость, грубость. Но ты и правда ведешь себя порой, как…
— Юродивая, я помню, вы уже говорили, — перебила она его, подняв на него смятенный взгляд. — Тетка частенько заводила разговор о монастыре. Считала, что мне тяжело жить в миру. Считала, что место мое в келье. Но все дело в том, что это не мне тяжело с вами. А вам со мной! Почему? Почему я терпимо отношусь ко всему тому, что не приемлю. Стараюсь не обращать внимания, не заострять. А вы нет?! Вот вы тут говорили про Виталия… Может быть, в глубине души что-то и подсказывало мне, что его интерес ко мне не вызван одной лишь дружбой и в нем присутствует что-то истинно мужское, но… Но я не пыталась оскорбить его своими подозрениями. Вдруг они ошибочны? Вдруг неправильны? Вдруг это мое зарвавшееся самомнение, а у человека ничего такого и в мыслях не было. Как тогда быть?..