Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [Только текст]
Шрифт:
«…Наталья Николаевна в Ницце часто бывала у больной императрицы Марии Александровны, которая ее очень любила»{984}, — писала ее внучка Елизавета Николаевна Бибикова.
Александра Ланская позднее вспоминала:
«…Успешное лечение в Вилдбаде, осень в Женеве и первая зима в Ницце оказали на здоровье матери самое благоприятное влияние. Силы возстановились, кашель почти исчез, и если проявлялся при легкой простуде, то уже потерявши острую форму. Отец с спокойным сердцем мог вернуться на службу в Россию, оставив нас на лето в Венгрии, у тетушки Фризенгоф, так как, чтобы
На 70-м году умер свекор Натальи Дубельт — Леонтий Васильевич, с которым ей какое-то время пришлось жить под одной крышей в его собственном доме на Захарьевской улице, где еще при его жизни стоял его собственный бюст с надписью Фаддея Булгарина — «отцу командиру»:
Быть может, он не всем угоден, Ведь это общий наш удел, Но честен, добр он, благороден, — Вот перечень его всех дел.Другой его словесный портрет написан А. И. Герценом: «Дубельт — лицо оригинальное, он, наверно, умнее всего Третьего и всех трех отделений собственной канцелярии. Исхудалое лицо его, оттененное длинными светлыми усами, усталый взгляд, особенно рытвины на щеках и на лбу — явно свидетельствовали, что много страстей боролось в этой груди, прежде чем голубой мундир победил или, лучше, накрыл все, что там было. Черты его имели что-то волчье и даже лисье, то есть выражали тонкую смышленость хищных зверей, вместе уклончивость и заносчивость. Он был всегда учтив»{986}.
Очень характерной для Л. В. Дубельта была его привычка выдавать вознаграждение агентам, придерживаясь цифр, кратных трем. «В память тридцати серебреников», — пояснял этот «приятнейший из жандармов» в кругу друзей.
М. Ф. Каменская, на свадьбе которой Дубельт был посаженым отцом со стороны жениха, восклицала:
«Как в то время люди несправедливо смотрели на Дубельта! Кажется, одно название места, которое он занимал, бросало на него какую-то инквизиторскую тень, и все его боялись, тогда как на самом деле он был человек добрейшей души, всегда готовый на помощь ближнему, и настоящий отец вдов и сирот. Даже папенька, который ненавидел все, что пахло тогдашним III-м Отделением, отдавал Дубельту полную справедливость»{987}.
Будучи попечителем театральной школы, этот «человек добрейшей души» завел там собственный гарем при молчаливом согласии театрального начальства, взиравшего сквозь пальцы на «забавы» жандармского генерала.
У Александра Александровича Пушкина родилась дочь Маша.
Лето 1862 года привнесло много перемен в жизнь детей Натальи Николаевны. Ее младший сын Григорий перешел служить в Министерство внутренних дел. «Жил у родителей, — писала о нем Е. Н. Бибикова. — Он тоже был самолюбивый, как сестра, и его тяготила роль бедного офицера»{988}.
А в семье Дубельтов события обретали необратимый характер. Произошел разрыв. Жить совместно с «этим мерзким типом», как называла теперь мужа дочери Наталья Николаевна, оказалось невыносимо. По словам близкой знакомой Натальи Дубельт — Е. А. Регекампф (Новосильцовой), «…у нее (Н. А. Дубельт. — Авт.) на теле остались следы его шпор, когда он спьяну, в ярости топтал ее ногами. Он хватал ее за волосы и, толкая об стену лицом, говорил: „Вот для меня цена твоей красоты“»{989}.
Супруги разъехались. Наталья Александровна уехала к тетке А. Н. Фризенгоф, укрывшись в ее бродзянском замке, и начала бракоразводный процесс.
О разладе в семье «сестры Таши» вспоминала и Александра Ланская: «…летом 1862 года произошел окончательный разрыв, и сестра с тремя малолетними детьми оказалась одинокой, без куска хлеба <…>
Дурные отношения между моей сестрой и ея мужем достигли кульминационного пункта; они окончательно разошлись и, заручившись его согласием на развод, она с двумя старшими детьми приехала приютиться к матери.
Религиозныя понятия последней страдали от этого решения, но, считая себя виноватой перед дочерью (в том, что допустила этот брак. — Авт.), она не пыталась даже отговорить ее.
Летние месяцы прошли в постоянных передрягах и нескончаемых волнениях. Дубельт, подавший первый эту мысль жене, вскоре передумал, отказался от даннаго слова, сам приехал в Венгрию, сперва с повинной, а когда она оказалась безуспешной, то он дал полную волю своему необузданному, бешеному характеру.
Тяжело даже вспомнить о происшедших сценах, пока, по твердому настоянию барона Фризенгофа, он не уехал из его имения, предоставив жене временный покой.
Положение ея являлось безысходным, будущность безпросветная. Сестра не унывала; ея поддерживала необычайная твердость духа и сила воли, но за то мать мучилась за двоих.
Целыми часами бродила она по комнате, словно пытаясь заглушить гнетущее горе физической усталостью, и часто, когда взор ея останавливался на Таше, влажная пелена отуманивала его. Под напором неотвязчивых мыслей она снова стала таять как свеча, и отец вернувшийся к нам осенью, с понятной тревогой должен был признать происшедшую перемену. Забрав с собою сестру и ея детей, мы направились в Ниццу на прежнюю виллу, оставленную за нами с весны»{990}.
О пребывании семьи Ланских в Ницце совместно с Натальей Александровной Дубельт и ее детьми осталась небольшая зарисовка, написанная рукою все той же «Ази», которой в то время было 17 лет:
«В течение ницскаго карнавала легендарная красота матери вспыхнула последним бывалым блеском.
Я в ту зиму стала немного появляться в свете, но вывозил меня отец, так как никакое утомление не проходило безнаказанно у матери. Тогдашний префект Savigni придумал задать большой костюмированный бал, который заинтересовал все съехавшееся международное общество. Мать уступила моим просьбам и не только принялась спешно вышивать выбранный мне наряд, но, так как это должно было быть моим первым официальным выездом, захотела сама меня сопровождать.