Жизнь после
Шрифт:
– Все хорошо, все хорошо….
I
Разбитое на сотню осколков красное солнце. Оттого в голове этот ужасный звон, словно крик.
Лета хотела спрятаться от этого страшного звука или хотя бы закрыть руками уши, чтобы не слышать, но ее кружило в водовороте хаоса: невозможно было понять, где земля и где небо и есть ли они еще; тело как будто бы отделилось, руки, ноги, голова – все перепуталось, рассыпалось, разлетелось. Остался только этот ужасный звон.
Но и он теперь дробился на мелкие части, звучал со всех сторон на разные лады
Как странно: Лета хотела схватиться за этот страшный звон, удержать его, не дать ему уйти. Как будто с этим звоном от нее безвозвратно ускользало нечто очень важное.
Но он все же стих. И солнечные осколки погасли. И прекратился хаос. На место вернулись руки и ноги. И мир.
Лета наконец смогла осмотреться. Она стояла посреди знакомой улицы, серой лентой убегающей вверх и вдаль. С одной стороны вдоль дороги стояли похожие друг на друга дома, с другой – уходил вниз пологий берег неширокой реки. Сама река виднелась чуть поодаль внизу, а на противоположном берегу ее возвышались над длинными низкими корпусами тонкие трубы старого завода.
Она точно знала, где находится, но не помнила, как и когда очутилась здесь, и не понимала, почему кроме нее на улице больше никого нет. Все вокруг, насколько могли видеть ее глаза, было пустым. Абсолютно и совершенно неестественно.
Только она одна стояла посреди дороги. Ни людей, ни машин. Ни единого звука, кроме тонкого звона в ушах. Такой слышишь, когда внезапно шум вокруг сменяется тишиной.
Сейчас тишина, как и пустота, казалась абсолютной, всеобъемлющей, и оттого совершенно нереальной.
Однако река и убегающая вдаль дорога были слишком настоящими….
Вероятно, это просто кошмар. Глубокий и очень ясный сон, где отчетливо видна каждая деталь: листья на деревьях, рамы на окнах домов, ступени и даже щели между кирпичиками бордюра.
Лета обхватила себя руками, почувствовав, как все внутри нее вдруг похолодело. Ей было не по себе. Не хотелось больше стоять посреди дороги, ничего не понимая. Тишина, пустота и серая безжизненность всего вокруг пугали. Она готова была кричать, звать кого-нибудь, но горло словно сжало невидимой рукой и крик сорвался прежде, чем вырвался наружу.
Недоумение и растерянность все больше уступали место страху. Ясно одно: здесь нельзя оставаться, иначе она сойдет с ума. Нужно идти, а лучше – бежать. Бежать как можно скорее туда, где есть хоть кто-нибудь, кто сможет помочь.
В иных обстоятельствах она, конечно же, помчалась бы сразу домой, потому что там ее непременно ждал бы Олег. Он всегда ждет ее, где бы она ни была: во сне или наяву. Она побежала бы сразу к нему, не раздумывая. Но сейчас ей отчаянно хотелось оказаться рядом с кем-нибудь близким как можно скорее. Вон там, за поворотом, в кирпичной девятиэтажке на четвертом этаже живет ее брат. У него есть жена и двое маленьких детей. Там всегда светло, радостно и уютно, там нет места отчаянию и одиночеству.
Размышляя об этом, она уже мчалась со всех ног прямо по пустой дороге. Мысль о брате и его семье подбодрила и придала сил. Лета сама не заметила, как очутилась в знакомом дворе, замершем под тенью липовых крон.
Здесь тоже было пусто и непривычно темно. Возможно, дело шло к ночи, и от этого предположения становилось лишь страшнее. Только сейчас, добравшись до знакомого подъезда, Лета поняла, что ошиблась с выбором: дверь была заперта на ключ. Ей не попасть внутрь.
Она подняла голову и вздрогнула всем телом. Еще там, на широкой улице, ей показалось, что с домами что-то не так. Теперь она увидела что именно: за запертыми окнами темнела безжизненная пустота. За каждым из них. Ни единого огонька, ни одного светлого пятна штор, никаких признаков того, что в большом многоквартирном доме кто-нибудь есть.
«Пора просыпаться,» – тоскливо подумала Лета, а когда ничего не изменилось, повторила эту мысль еще раз, уже настойчивее: «Пора просыпаться!»
Она даже закрыла глаза на секунду, а затем вновь открыла их, ожидая, что все вокруг изменится. Но все осталось прежним.
Не в силах больше стоять на ногах, девушка села, привалившись спиной к железной двери подъезда. Никогда в жизни ей не было так страшно, как сейчас. И страх был сильнее от того, что она не понимала, что происходит с миром вокруг нее.
Слезы подступали к самому горлу. Но если она расплачется, у нее совсем не останется сил. Что будет с ней, если она останется здесь? Может быть, ничего? А может быть, что-то еще более ужасное?
Вон тени, что скопились в углах домов. Они уже тянутся к ней. Высокие стены надвигаются, сжимают в тисках внутри этого маленького прямоугольника, покрытого не то травой, не то пеплом, и тесно засаженного старыми липами. Черные окна-глаза глядят прямо на нее, не мигая.
Родители говорят, что мир дружелюбен к людям, если люди дружелюбны к нему. Лета всегда старалась верить в это, и всегда все действительно было так: ни одно животное ни разу не причинило ей вреда, погода была благосклонна к задуманным ею планам, а урожай и цветы в маленьком садике никогда не разочаровывали. Что же произошло сейчас? Отчего мир вокруг в одночасье, в одном мгновение стал таким враждебным? Почему он так неузнаваемо преобразился и пугает ее?
Лета прижала к себе колени и обхватила их руками. Словно измученный и затравленный зверь, она смотрела на стены и окна кирпичных домов вокруг, на испещренные морщинами стволы деревьев и странную траву.
Что же случилось? Может быть, произошла ужасная катастрофа и все погибли? Но где тогда тела, и почему она одна осталась посреди пустой улицы? Может быть, кто-то играет с ней злую шутку? Но кто, зачем и как такое вообще можно разыграть?! Может быть, это действительно сон; а может быть, она умерла.
Последнее кажется наиболее правдивым. В таком случае, это загробный мир. Отчего же тогда он такой пустой? Лета всегда верила, что после смерти снова сможет увидеть тех, кого когда-то потеряла, и приглядывать за теми, кого оставила. Но то, что происходит сейчас и здесь, – не о такой загробной жизни она мечтала. Впрочем, нельзя сказать, что она вообще о ней мечтала и думала. В двадцать четыре года ей очень хотелось жить, а не размышлять о смерти.
Девушка вдруг поняла, что ее трясет. Она не знала, от мрачных ли это мыслей, от напряжения или страха, который становился все более навязчивым и тревожным. Может быть, дело было в тенях, скользящих вдоль стен домов, а может быть, в пышных черных кронах, закрывающих небеса, но двор, казалось, становился все более темным.