Жизнь собачья и кошачья. Повести и рассказы
Шрифт:
Дорогу Радка перенесла хорошо. Она выбрала местечко на заднем сиденье и преспокойно проспала до самого Чумыша. У паромной переправы мы решили перекусить. Радка, предчувствуя важность момента, выбралась из машины и принялась знакомиться с участниками поездки. А знакомиться было с кем — и людей много, и две собаки.
Одну — рыжего дворнягу Сеньку — она знала, живет в одном дворе. А вот вторую — спаниеля Чару — видела впервые. Она радостно сунулась к ней, но наткнулась на оскаленные зубы: «Не лезь!»
Этого Сенька стерпеть
Сенька виновато нагнул голову к земле и униженно завилял хвостом, прося прощения. Ведь ни один уважающий себя пес не посмеет обидеть даму. Таков незыблемый собачий этикет. И надо же так опрофаниться?!
А дама? А дама за это может делать с ним все, что ей заблагорассудится. И дама, конечно же, не упустила такого случая. Она крепкими зубами выразила на Сенькиной шкуре свое неудовольствие.
Сенька некоторое время крепился, подставляя то плечо, то пушистый хвост, но не выдержал, рванул наутек.
Чара не стала его преследовать, очевидно, посчитала ниже своего достоинства. И обратила внимание на испуганно прижавшегося к земле щенка. Она подошла и стала тщательно обнюхивать его, искоса бросая взгляды на Сеньку, который волновался в отдалении. Радка то ли от избытка чувств, то ли от страха перевернулась на спину и лизнула Чару в морду. Это решило исход дела. У Чары, не имеющей уже пять лет щенков, вдруг проснулся материнский инстинкт. Она очень обеспокоено потыкалась носом в голый щенячий живот и стала вылизывать его с таким усердием, что бедный щенок мотался из стороны в сторону.
Но материнского азарта у Чары хватило ненадолго. Как только все уселись у импровизированного стола, она тут же забыла о приемной дочери. Да и дочь не из лучших по поведению. Вон свалилась с крутого откоса в речку. И плывет-то к противоположному берегу. Нет, не родное дитя, так не родное… Пусть хозяин сам о ней и беспокоится.
И все-таки Чара не охладела к щенку совсем. Если вдруг раздавался его визг, она первой мчалась на помощь. И надо отдать ей должное, именно она научила Радку рыть норы в крутом чумышском берегу и прятаться в них от жары. Она же показала, как сбивать Сеньку внезапным толчком в плечо…
Для бедного Сеньки наш отдых на берегу Чумыша превратился в ад кромешный. Куда бы он ни прятался, Чара и Радка — скучающие фурии — находили его. Рычанием своим заставляли подняться, и как только он вставал на все четыре лапы, Радка била грудью в его плечо, и несчастный пес, глухо рявкнув от неожиданности и от стыда, наверное, кубарем катился по траве.
Когда Сенька, потеряв терпение, начинал морщить нос и обнажать клыки, Чара становилась между ним и Радкой. Против Чары Сенька был бессилен. Он поджимал хвост и убегал прочь. Но от разыгравшихся подруг было не так-то легко отделаться… Приходилось вмешиваться.
Чара на зов шла неохотно, недовольная тем, что ее отвлекают от интересного занятия. Радка бежала с удовольствием. Она уже понимала, что у людей для нее всегда припасено лакомство. Мы знали, что баловать щенка не нужно, но позволяли себе эту слабость, потому что не только для меня, для всех нас она была Радостью…
Однажды вечером к нашему бивуаку подошел лось. Был он большой, словно копна сена, две широченные лопаты рогов венчали его голову. Он долго смотрел с опушки леса в сторону наших палаток, потом подошел ближе. Ветра не было, собаки учуяли его поздно. Но вот Чара взвизгнула и зашлась истерическим лаем. Ее поддержал Сенька, прижимаясь боком к моим ногам. И только Радка — глупый щенок — без единого звука двинулась вперед, ловя в воздухе запахи зверя.
Лось, может быть, стоял бы еще, но на собачий лай высыпало все население нашего лагеря, и он, недовольно фыркнув, двинулся прочь. Радка подбежала к месту, где он только что стоял, и заелозила носом по траве.
— Что бы ты понимала, крошка?! — я хотел взять ее на руки, но она недовольно зарычала.
Нет, несомненно, это был выдающийся щенок. И я, переполненный радостных надежд, представил, как мы будем вместе охотиться.
Ночью меня разбудил дождь. Он тихо шуршал по палатке. Я вылез наружу, подобрал вещи, которые могли намокнуть. Радка путалась под ногами, хватала за кеды, приглашая играть. Я снова залез в палатку, лег, и она, прижавшись к моему боку, скоро заснула. А я не мог заснуть. Монотонный шорох дождя, собака рядом… Мне казалось, что я не изнеженный городской жизнью интеллигент, а могучий древний человек, вместе со своим четвероногим другом — звенья одной цепи, называемой Природой…
Кто мог знать, что через несколько дней, вернувшись домой, я увлекусь ремонтом своей машины, выпущу Радку из виду всего на каких-то десять-пятнадцать минут и потеряю ее навсегда.
Дядька Остап подобрал Радку совершенно случайно, мимоходом. Он приезжал на нашу улицу, чтобы договориться о покупке поросят. Но поросята оказались проданными накануне, и дядька Остап, расстроенный несостоявшейся сделкой, подходил уже к автобусной остановке, когда увидел нескладного, мосластого щенка с коричневыми пятнами по светло-серому фону.
Потом, много позднее, выйдя из больницы, дядька Остап объяснил мне, что уж больно приглянулись ему толстые лапы и телосложение щенка. Даже на неопытный взгляд ясно просматривалась будущая мощная стать. Не раздумывая о собачьей породе, о чистоте крови, да и о переживаниях хозяина, он сунул щенка в мешок, предназначенный для поросят, и вскочил в автобус.
Жил дядька Остап один. Жена умерла три года назад. Детей не было. Пенсия позволяла отдыхать, но, как это нередко случается, в нем проснулась жажда деятельности, сдерживаемая до сих пор рабочими часами на производстве. Причем деятельности не общественной, как у многих, а сугубо индивидуальной.
На удивление всем соседям дядька Остап купил корову, завел поросят. И именно поэтому ему позарез стала необходима злая собака. Такая, чтобы быть спокойным за свое имущество. Эта роль и отводилась Радке.
Ее выпустили из мешка в незнакомом дворе. И пока она, встряхиваясь и чихая, освобождалась от пыли, перед ней опять предстал человек, что привез ее сюда. В руках он держал топор. Откуда было знать щенку, что топор может причинить такую боль?!
Дядька Остап схватил Радку за шиворот, подтащил к деревянной колоде — взмах, удар, отчаянный визг… Еще взмах, еще удар… И на колоде остались Радкины уши — длинные, мягкие, которыми так восхищались ребятишки. Но ребятишек у дядьки Остапа не было, зато он помнил с детства, что самая злая собака та, у которой отрублены уши и хвост.