Жизнь-в-сновидении. Посвящение в мир магов
Шрифт:
– Целительница, к которой я тебя везу, говорит, что только очень молодой и очень старый человек могут позволить себе выглядеть вызывающе.
Прежде чем я успела напомнить ей, что к ней не относится ни то, ни другое, она призналась мне, что она значительно старше, чем кажется. Ее лицо сияло, когда она повернулась ко мне и воскликнула:
– Я напяливаю это обмундирование, потому что люблю поражать моих друзей!
Имела она в виду меня или целительницу, она не сказала. Конечно же, я была поражена. И это касалось не только ее нарядов, которые
– Это будет самое очаровательное путешествие, – произнесла она, – особенно если мы откинем верх. – Ее голос звучал счастливо и мечтательно. – Я обожаю путешествовать ночью в машине с откинутым верхом.
Я охотно выполнила ее пожелание. Было почти четыре часа утра, когда мы оставили позади Эрмосильо. Испещренное звездами небо, неяркое и черное, казалось самым высоким из тех, что мне приходилось видеть. Я ехала быстро, хотя казалось, что мы вообще не движемся. В свете фар без конца появлялись и исчезали шишковидные силуэты кактусов и мескитовых деревьев. Казалось, что они все были одной формы, одного размера.
– Я упаковала с собой несколько сладких булочек и полный термос чампуррадо, – сказала Делия, доставая свою корзину с заднего сиденья. – Утро наступит до того, как мы доберемся до дома целительницы.
Она налила мне полчашки густого горячего шоколада, приготовленного с маисовой мукой, и накормила рулетом по-датски, давая мне кусочек за кусочком.
– Мы проезжаем через волшебную страну, – сказала она, прихлебывая восхитительный шоколад. – Волшебную страну, населенную людьми-воинами.
– Что это за люди-воины? – спросила я, стараясь, чтобы это не прозвучало снисходительно.
– Яки, народ Соноры, – сказала она и замолчала, как бы оценивая мою реакцию. – Я восхищаюсь индейцами яки, потому что они постоянно воевали, – продолжала она. – Сначала испанцы, а затем мексиканцы – не далее как в 1934 году – испытали храбрость, хитрость и безжалостность воинов яки.
– Я не в восторге от войны или от воинственных людей, – сказала я.
Затем, чтобы оправдать свой резкий тон, я объяснила, что происхожу из немецкой семьи, которая была разлучена войной.
– У тебя другой случай, – заключила она. – У тебя не было идеалов свободы.
– Минутку! – возразила я. – Именно потому, что я поддерживаю идеалы свободы, я нахожу, что война так отвратительна.
– Мы говорим о двух различных видах войны, – настаивала она.
– Война есть война, – заметила я.
– Ваш вид войны, – продолжала она, не обращая внимания на мое замечание, – ведется между двумя братьями, которые оба – правители, сражающиеся за власть. – Она наклонилась ко мне и настойчивым шепотом добавила: – Тот вид войны, о котором говорю я, ведется между рабами и хозяевами, которые думают, что люди – их собственность. Заметила разницу?
– Нет, – упрямо настаивала я и повторила, что война – это война, независимо от причин.
– Я не могу согласиться с тобой, – сказала она, громко вздохнув и откинувшись назад на своем сиденье. – Возможно, причина наших философских разногласий в том, что мы вышли из различных социальных реальностей.
Удивленная выбранными ею словами, я автоматически сбросила скорость. Мне не хотелось показаться грубой, но слушать ее концептуальные академические разглагольствования было настолько нелепо и неожиданно, что я ничего не могла с собой поделать и расхохоталась.
Делия не обиделась. Она с улыбкой глядела на меня, оставаясь вполне довольной собой.
– Если ты хочешь понять то, о чем я говорю, тебе нужно изменить восприятие.
Она высказала это настолько серьезно и одновременно настолько доброжелательно, что я почувствовала себя пристыженной за свой смех.
– Ты можешь даже извиниться за то, что смеялась надо мной, – добавила она, словно прочитав мои мысли.
– Действительно, я хочу извиниться, Делия, – произнесла я, искренне осознав это. – Я ужасно сожалею о моей грубости. Я была так удивлена твоими формулировками, что просто не знала, как себя вести.
Я бросила на нее быстрый взгляд и добавила сокрушенно:
– Потому и рассмеялась.
– Я не имела в виду социальные оправдания твоего поведения, – сказала она, дернув от досады головой. – Я имела в виду оправдание из-за непонимания положения человека.
– Я не знаю, о чем ты говоришь, – сказала я с тревогой и почувствовала, как ее глаза сверлят меня насквозь.
– Как женщина, ты должна понимать это положение очень хорошо, – произнесла она. – Ты была рабыней всю свою жизнь.
– О чем ты говоришь, Делия? – спросила я в раздражении от ее дерзости, впрочем, сразу смягчилась, подумав, что бедная индианка, несомненно, имела невыносимого мужа-тирана. – Поверь мне, Делия, я совершенно свободна. Я делаю что хочу.
– Ты можешь делать, что тебе нравится, но ты все равно не свободна, – настаивала она. – Ты – женщина, а это автоматически означает, что ты во власти мужчины.
– Я не нахожусь ни в чьей власти, – воскликнула я.
То ли мое голословное утверждение, то ли тон моего восклицания, не знаю, вызвали у Делии взрыв грубого хохота. Она смеялась надо мной так же безжалостно, как до этого я над ней.
– Кажется, ты в восторге от своего реванша, – раздраженно заметила я. – Теперь твой черед смеяться, не так ли?
– Это совсем не одно и то же, – произнесла она, внезапно став серьезной. – Ты смеялась надо мной, ощущая свое превосходство. Раб, который говорит как господин, всегда восхищается господином в этот момент.
Я попыталась прервать ее и сказать, что у меня и в мыслях не было думать о ней как о рабыне, а о себе как о госпоже, но она проигнорировала мои попытки. Все так же серьезно она сказала, что причина ее смеха надо мной заключалась в том, что я заплатила женской природе своей глупостью и слепотой.