Шрифт:
Эту книгу, «Жизнь вопреки», я посвящаю Инне Владимировне Данилевич, моей жене. Всю эту жизнь, прожитую вопреки, она была рядом со мной. Она художник-оформитель моих книг и, в этом смысле, их соавтор.
В моей жизни уместилось несколько эпох…
Почему я назвал эту книгу именно так? Название воспринимается скорее как вызов, а преувеличивать свою известность – это не мой стиль. Да и зачем? Рекламу сделает не название, а фамилия автора, и тогда это сочетание «Жизнь вопреки» книги Олега Попцова даёт нужный эффект. Самое опасное в жизни – это иллюзии. Никогда не погружайтесь в этот мир. Ибо в нём вы обретаете неизлечимую
Увы, не всегда так. Надежда, долго не получавшая своего воплощения, изнашивается, как неустойчивая одежда, и тогда уже нечему умирать.
Начав писать эту книгу, я понял – память даёт сбои. Как писатель, я, конечно же, что-то допридумаю, но не хочется. Сила прошлого в излучении запаха реальности, в его узнаваемости. Естественно, это доступно не всем, а только тем, кто пережил это прошлое. И тут главный вопрос: когда мне начать писать книгу жизни?
Если в 50, то узнающих в прочитанном своё время более чем достаточно. А когда ты сел за письменный стол после собственного восьмидесятилетия, то твои воспоминания могут попросту уткнуться в пустоту. «Иных уж нет, а те далече». И ответное эхо окажется слабоголосым, если вообще оно будет. А может быть, все эти туманные размышления ни к чему. Как-то в одной дружественной компании я сказал: «Я прожил интересную жизнь, в ней уместились несколько эпох. Порой мне самому не верится, что это была моя жизнь».
«Так напишите об этом!» – едва ли не хором откликнулись на мои слова несколько близких друзей. Бесспорно, я об этом думал сам, но такая реакция, в общем-то, случайной компании меня словно толкнула в спину. «Садись и пиши».
Меня никогда не покидало ощущение, что моя жизнь складывалась как бы вопреки. Движение по жизненной лестнице снизу-вверх естественно, оно рождает здравость восприятия перспективы. У меня такая лестница жизни тоже была, но она всякий раз появлялась в неожиданном месте.
Всё началось после окончания школы. Я, естественно, решил поступить в институт. В общем, с детских лет у меня было два увлечения: лес и море. И море в этих привязанностях брало верх. И я принимаю решение поступить в военно-мореходное училище. Говорил о своём решении матери: она видела мою судьбу иной, она хотела, чтобы я стал историком, иначе говоря, продолжил её путь. Но, почувствовав моё нежелание, спорить не стала. Я собрал документы, взглянул на часы, почувствовал, что опаздываю, и помчался на трамвайную остановку. Спустя минут тридцать-сорок я понял, что еду не туда. Это случилось в тот момент, когда трамвай свернул на Лесной проспект. Мореходка была совсем в другом месте.
Дело в том, что когда я сел в трамвай, то занял свободное место, зная, что буду долго ехать, устроился поудобнее и стал читать книгу рассказов Зощенко. В спешке я выскочил из вагона и стал расспрашивать, как проехать в мореходное училище. Пожилой вальяжный мужчина с аккуратными усами проявил ко мне интерес и внимательно выслушал меня. Относительно мореходки он меня спросил:
– Вы там учитесь?
– Если бы я там учился, я не мог бы заблудиться. Я собираюсь туда поступать.
– Ну что же, говоря морским языком, – начал респектабельный мужчина, сохраняя улыбку на лице, – вы отклонились от курса как минимум на двадцать миль. Вам придётся вернуться назад и от Литейного моста начать новый маршрут.
В мореходку я уже безнадёжно опоздал и задал моему собеседнику неожиданный вопрос:
– А здесь поблизости какие институты находятся?
Брови моего интеллектуального собеседника вопросительно поднялись:
– Вот как! Ну что ж, могу вам предложить Политехнический институт. На этом же самом трамвае направо, три остановки. Назад две остановки – педагогический институт. А прямо перед вами лесопарк, внутри которого располагается Лесотехническая академия, созданная при Екатерине. Так что выбирайте, господин Мореход.
Эти слова запомнились на всю жизнь. В ответ я засмеялся.
– Спасибо за приглашение. Чему быть, того не миновать.
Между морем и лесом судьба выбрала лес. Уже оказавшись в лесопарке, я трижды перекрестился и пошёл по указанной дороге. Так
Поначалу я учился так себе. И в конце первого года обучения меня едва не отчислили за прогулы и несданные зачёты. Сказалась дворовая биография, которая сформировала во мне чувство независимости и свободы.
В этом относительно замкнутом дворовом мире я был одним из лидеров. По натуре я слыл выдумщиком, создал футбольную команду, стал её капитаном. Мир городской «шпаны», а наш двор был частью этого мира, жил по своим законам. Наш дом значился под номером одиннадцать на Моховой улице. Самый центр города, напротив – проходной двор с выходом на Литейный проспект; по сути, громадный жилой массив, всё рядом: Летний сад, Марсово поле, Дворцовая площадь, Михайловский замок, Зимний Дворец. Ну и, конечно же, Невский проспект сравнительно недалеко, и набережная Невы, и набережная реки Фонтанка. Так что захватило нас по полной.
Воспоминания того времени. Нам по 10–11 лет. Последний год войны. Она вроде уже далеко, а всё равно дымится в разрушенных обстрелами и бомбардировками домах. Дыма вроде нет, а запах остался, и развалины домов его издают. «Пацанва» бродит по этим развалинам и непонятно чего ищет. Однако, находит. Я тоже среди бродящих и тоже с находкой. В руке разноцветный не то большой патрон, не то маленький снаряд. Красивый, блестящий. «Айда домой!» – говорю пацанам. И мы, обрадованные находкой, возвращаемся на Моховую к моим сверстникам. Они живут в угловом доме на пересечении улицы… и Моховой. Мой дом № 11 дальше. У них дом № 14. «Есть идея, – предложил я. – Патрон похож на сигнальный». Сказал, по сути, глупость, но хотел удивить. Предлагаю сделать пуск в квартире – она не коммунальная, громадная кафельная печь с лепниной. Дом постройки царских времен. Этаж первый, потолок высокий, тоже с лепниной. Отец одного из пацанов – директор завода. Это его квартира.
Берём пару сухих поленьев, они сложены тут же, и раскалываю их на щепки. Щепки выкладываю в виде ёлочки вокруг патрона, стоящего в центре. Печь большая, патрон направлен в дымоход. Рассаживаемся вокруг, оставляем дверцу печи открытой, чтобы видеть, как пуля полетит в дымоход, и поджигаем.
Через несколько минут раздаётся взрыв. Всё остальное не помню. Патрон, или маленький снаряд, оказался осколочным. Прихожу в себя и понимаю, что я весь в крови. Потом выяснилось, что меня разрешетило осколками, их было двенадцать, может быть, и больше. Бинтов не было, разрезали простынь и стали меня перевязывать. Печь почти не пострадала, лопнула одна кафельная плитка. Ещё одного из пацанов задело двумя осколками, но это были скользящие раны, в тело они не проникли, а валялись тут же у печи. Владелец квартиры Миша, фамилии не помню, боялся возвращения отца с работы. Я этого боялся больше, чем он. Меня перебинтовали, как могли, и, подождав наступления темноты, отволокли домой. Раны обработали йодом, он, слава богу, оказался в квартире, а затем Миша спустился в аптеку и купил ещё два флакона. Пацаны подпирали меня с двух сторон. Идти было невыносимо больно, пять осколков достались ногам. Они доволокли меня до моего дома, подняли на пятый этаж и уложили на диван в большой комнате. Всё это сделали без шума, чтобы не привлекать внимания соседей. Мне ничего не оставалось, как ждать мать. Она возвращалась поздно с работы. Ребята посидели со мной ещё часа полтора, потом ушли. Я сам попросил их об этом.