Жизнь замечательных людей
Шрифт:
Выродок. Несчастный выродок.
Они не были продвинутой расой мудрых инопланетян: это люди, пытаясь скудным своим умишком рационализировать происходящее, выставляли их такими. Они, собственно, и расой не были. Их создала какая-то невероятно древняя цивилизация для сугубо прикладных нужд, а потом то ли вымерла от скуки, то ли покончила с собой, черт знает, что с ней приключилось, но эти… устройства… да, устройства, оказались настолько совершенны, что остались жить. Одинокие, брошенные, несчастные, они скитались по Вселенной в поисках
В какой-то момент друзья начали просто выживать. И учиться выживать наиболее эффективно. Совершенствоваться строго в этом направлении. Со временем от исходной функции друзей — защищать и служить — почти ничего не осталось, кроме неспособности внедряться в живой организм насильно. Но с этой слабостью отлично справлялись носители, заставляя себе подобных принять друга.
От первых хозяев друзьям остался грандиозный багаж знаний — и в том числе умение порабощать слабые раздробленные расы. Вот они и порабощали. Выедали подчистую и летели порабощать дальше.
А теперь представьте, что на вас напала цивилизация ополоумевших мобильных телефонов.
Это совсем не смешно.
Она вас раздавит.
Вы можете, конечно, от всей души пожалеть маленькие бедненькие телефончики, но когда их миллиарды и они владеют технологиями, до которых вам как до Луны, хватит вас ненадолго.
Гуляев сидел посреди плаца, сжимая голову руками, и думал, до какой же степени жалко всех — людей, друзей, погибшие миры… Как все это нелепо. Как все это абсурдно. Но вот оно свалилось на тебя с неба, и крутись теперь, изворачивайся, человечек.
Назавтра его забрали в зону Ц — склонять к сотрудничеству, как это называл комендант. Случись Гуляеву угодить в пыточную на сутки раньше, все могло бы обернуться иначе: слаб человек. Но теперь, зная имя врага, Гуляев стал будто каменный. Потому что когда против тебя бездушная машина, это не оккупация, это уничтожение. И значит, выбора нет: либо все победим, либо все сдохнем.
Он решил гордо сдохнуть: тут, в лагере, никто из людей не мог победить. Ну и пусть у этих тварей будет одним носителем меньше.
Через сутки в зоне Ц Гуляев передумал умирать. Не от боли передумал, не от страха, хотя натерпелся и того, и другого. Контакт с другом не прошел бесследно: он теперь мог читать мысли этих тварей. Слабенько, поверхностно, но он их слышал. Против своей воли Гуляев оказался нашим шпионом в стане врага. И без малейших шансов
Сдаться он теперь не имел права, сдохнуть тоже не имел права, надо было ходить по лезвию бритвы, но как, подскажите, люди добрые, он всего-навсего художник, пусть и неплохой.
Дорого бы он дал, чтобы поменяться местами с отчаянным генералом Ивченко: тот мигом бы придумал двадцать два роскошных плана…
А потом, уже в санчасти, изувеченный физически и почти что сломленный духовно письмом из дома, Гуляев уловил сигнал извне и понял: все было не зря.
— С возвращением, товарищ генерал, — сказал Гуляев.
Ивченко был худ и измучен, но глядел бодро, и Гуляев вдруг сообразил, откуда ему знаком этот необычный для лагерника взгляд.
Так смотрел профессор Леонов, когда собрался в зону А.
— Что-то устал я, Андрюха, — сказал Ивченко. — И, главное, крики эти с утра до ночи… Чуть не оглох. Думал-думал и надумал. Пора мне, старику, в санаторий.
Охранники по бокам генерала деликатно поддерживали его под локти и мягко улыбались. Это важный воспитательный момент, когда один носитель убеждает другого. В идеале всегда так должно быть: рационально и эффективно. Охрана готова была стоять и ждать сколько понадобится.
Интересно, что за авантюру он теперь затевает, подумал Гуляев. Или на самом деле сдается? А мне не все равно? У меня сегодня одна задача: до ночи дожить.
— Ну и правильно, — сказал он. Поклонился генералу и зашагал дальше вдоль забора. Гуляев очень боялся переиграть и тем вызвать подозрение. Ему сегодня до самой ночи только и делать, что бояться.
— А ты когда? — спросил генерал у удаляющейся спины.
Гуляев, не оборачиваясь, пожал плечами.
Не скажешь же «никогда». Могут неправильно понять.
Или, наоборот, слишком правильно понять.
На обед идти не хотелось, но Гуляев себя заставил. Чтобы, опять-таки, никого не удивить. Он вяло хлебал баланду, когда рядом уселся Генка Бергман.
— Ты-то тут чего забыл? — искренне поразился Гуляев.
— Жри давай, не отвлекайся, — сказал Бергман. — И слушай. С завтрашнего дня начинается большой выпуск.
— Знаю.
— Ничего ты не знаешь. Всех, кто остался… — Бергман склонился над миской и энергично заработал ложкой, — поделят на перспективных и бесперспективных… тьфу, черт, как вы это жрете…
— А чего бы и не пожрать нам, бесперспективным, — лениво сказал Гуляев.
— Ты-то как раз перспективный! Не сиди так, хлебай баланду, не привлекай внимания. Ты перспективный, поэтому тебя завтра утром заберут в зону Ц. На доламывание. Церемониться и разводить психологию больше не будут. Кого доломают за неделю, тех в зону А. Кого не доломают, и с ними всех бесперспективных — в расход.
— Чего это они засуетились так? — лениво удивился Гуляев.
Бергман перестал хлебать и посмотрел на Гуляева очень внимательно.