Жизнь, Живи!
Шрифт:
"Что толку-то"! – Обычный, теперь уже – истерический, намёк.
И впервые, может быть, во мне летуче пронеслось: не стыдно ли мне за маму?.. И впервые мысленно произнес: мать…
Отчетливо же: мне стыдно за себя… Или – за кого?.. Или – за что?..
Папа – отец… – отслужив службу молчания и этим как бы обретя право хоть что-то сказать, чуть осмелел:
–– Ты только о себе думаешь.
Тут я
Но всё-таки у меня, признаться, стало сухо во рту.
Сёстры встретили книгу мою чуть приветливее.
Настя – старшая сестра! – выхватила, по ее манере, из моих рук книжку… только что при ней и ей подписанную… и отбежала с нею молча в сторону, как сытая собака с куском.
Катя, неволясь, улыбнулась и, забыв о своей полуулыбке, стала, как бы обязанная, опасливо перекладывать листы… Волнуя маленько меня…
Приезжала из своего далека тётя Тоня – то ли навсегда, то ли погостить.
И держалась, на этот раз, особенно горделиво: ну, чтоб показать всем, что она не ровня-то всем.
Застав Мишку именно пред зеркалом, осведомлённо и навязчиво запричитала:
–– Будь, будь настоящим мужчиной!
Настя и Катя азартно обступили их.
–– Что настоящий мужчина. Ну, прежде всего, хорошие носки.
И мне, при всех, тётя считала возможным лишний раз повторить:
–– Родилась, значит, сначала Настя. Девочка. Что же, теперь, конечно, нужен бы мальчик. Для неё-то. Братик. Но родилась Катя. Опять, значит, девочка. Тут уж, конечно, нужен теперь для них для обеих братик, братик!.. Вот и ты!
Я ей – нарочно церемонно-ехидно:
–– Ну и…
Она – слыхавшая где-то, что надо быть гордой, – смотрит всегда прямо:
–– Всё не пойму, чей у тебя характер, папин или мамин?..
–– А разве мой должен быть чей-то?
Тётя Тоня тут – всё не сводя с меня неморгающих глаз – стала заметно припоминать что-то бывшее… в каком-то и чьём-то застывшем сне: как бы разглядывать пузырьки воздуха в толще льда…
–– Когда я хотела привести к нам в дом… любимого человека, твой папа сказал мне: "Распишетесь, пущу, а так не пущу!".
–– Правильно и сказал.
(Папа иногда смел был со всеми в доме, кроме мамы.)
Она посмотрела на меня долгими глазами… Потом мне, чуть заикаясь:
–– А когда
Мне сделалось очень скучно… с этими со всеми людьми.
…Вторую книгу мою тоже так же привёз – всем.
(Я там, в деревне, если писал, то летом на чердаке, на светёлке, которую сам и сделал.)
Приезжаю теперь – от романа – усталый… любящий и грустящий о любви…
Бабушка, когда с папой за столом наедине, ему, молча жующему:
–– Труженик! Труженик!
И – жалко. Всех. И – за всё.
– – Надо писать от имени счастья!
Свободным и молодым ощущал я себя – словно окна в моей комнате распахнулись настежь и за ними – совсем другие виды и обзоры… И – нетронутые-то. И – ждавшие меня-то.
–– Роман мой будет называться… "Счастье и счастье"!
А то все те романы классические: в названиях у них обязательное соединительно-разъединительное "и" – для связи враждебно-то соседствующих основ.
В моем же мире, в мире, где я – я, если "и", то так: только и только счастье, Счастье!
Да и писать прямо: "Счастливо подумал… счастливо пошёл…"
Теперь-то – после того, как я, ужаснувшись, признал…
–– Бесы и ангелы!
–– "Спасение".
–– Бесы! Ангелы!
–– "Спасение, спасение".
Да, чувство счастья. Достигнутости, добытости. Покоя.
Теперь можно безропотно слушаться себя, меня.
Главная героиня любого искусства, если оно – Искусство, – Идея; главный герой – Язык.
Влюбленный в Идею, Язык всячески следует по её стопам, волочится за нею, приноравливается к ней, угождает ей – воспевает её.
Только меньше надо знаков восклицания.
–– Сам роман мой суть такой знак!
–– "Отдавание".
Какое же название?..
–– "Отдашь и отдай"!..
Нет, название это как бы… тявкающее, собачье.
Герой… Герой пусть будет в возрасте, когда только-только появилась способность – студент? аспирант?.. – мысль и чувство оформлять в слова…
–– Ту модель Мира.
–– "Врождённую".
Только не надо делать героя, по примеру классиков, болваном.
Вразумил двадцатый век!.. Бесы воспользовались идеализмом… да болванизмом!.. чистых и честных.
Конец ознакомительного фрагмента.