Жизненная сила
Шрифт:
Однако после того, как Мэрион обвинила меня в супружеской неверности — если так можно это назвать, — я утратила прежнюю уверенность в себе. Поэтому расскажу о романе с Винни кратко.
Все началось, когда Сьюзен уехала в Бордо вместе с Лесли и леди Анджелой. Едва ли она отправилась прямиком домой, но ее маршрут мы не обсуждали. Прежде они с Винни почти не ссорились. Он бросил свою частную медицинскую практику; его книгу «Как укрепить сердце» быстро раскупали; другая, более толстая и интересная работа, «Природа сновидений», удостоилась одобрения видных критиков. Винни и Сьюзен наконец-то рассчитались с долгами.
— Не знаю, что раздражает ее сильнее, — грустно говорил Винни, пока мы выбирали баклажаны и желтый перец у
«Сьюзен несправедлива к мужу», — думала я.
Винни был одет в бело-голубую полосатую тенниску. Он носил усы и был загорелым, плотным и по-мужски красивым, как Жерар Депардье. Мы уехали вдвоем. Тем утром мы с Эдом повздорили. Он сожалел об отъезде Сьюзен. Я поинтересовалась почему. Он объяснил, что теперь ему не с кем поговорить. Что это значит, возмутилась я, разве со мной не о чем говорить? Он ответил, что я же понимаю смысл его слов, но я заявила, будто ничего не понимаю. Я обиделась и разволновалась. Другими словами, я была готова обидеться и под этим предлогом уехать с Винни на рынок в Периге. Я давным-давно утратила веру в искренность моего праведного негодования. Обычно такое негодование — паше собственное, мужа, босса, политика, генерала — предвещает злой умысел.
Мои глаза все еще были красными от слез. В баре Винни угостил меня бокалом перно. Потом еще одним. На нас смотрели. День выдался на редкость жарким. Мы спустились к реке, надеясь, что там прохладнее, но ошиблись. Я никак не могла успокоиться. Винни — добрая душа. Он не мог видеть, как я страдаю. Он обнял меня. Внешне он ничем не походил на Эда. Живот Эда был плоским, даже впалым, как раз на уровне моей груди, поэтому наша плоть никогда не соприкасалась. А внушительный живот Винни, плотный, обтянутый полосатой тканью, вжался в мое тело, принося облегчение. Вокруг не было ни души. Сильные пальцы, пропахшие чесноком и оливковым маслом, приподняли подол моего платья: помню, оно было из топкого индийского хлопка, коричневато-розовое, с крупными оранжевыми цветами, чудовищное, но создающее иллюзию хрупкости и доступности, — наверное, поэтому я и выбрала его. Пояс от этого платья я храню в ящике с бельем, а само платье, вместе с другой одеждой, которую я некогда любила и носила, давным-давно затянуло в воронку времени, там оно и пропало.
— Здесь слишком жарко, — сказал Винни и увлек меня в кусты.
Как правило, романтики (а Эд утверждает, что я в душе романтик) лучше запоминают обстановку, атмосферу, слияние тела и души, а не сексуальные подробности. При отсутствии какой-либо неприятной или примечательной детали (такой, как размеры жезла Лесли Бека) происходящее помнится туманно, остается в памяти, как оранжевые цветы на коричневато-розовом платье — часть целого, но отнюдь не все целое. Я никак не могу вспомнить, был Винни плох или хорош в постели или на каменистых берегах Дордони. Думаю, лучше быть таким, как Винни (о нем я вспоминаю с признательностью и удовольствием), чем таким, как Лесли Бек, с его сексуальной мощью, которая с возрастом угасает, как и он сам. Но я не мужчина, мне не дано знать, как это бывает у мужчин. Можно лишь строить догадки, поскольку мужчины настолько озабочены своими сексуальными возможностями, что редко упоминают о них вслух, а тем более в письменном виде.
Отчетливее всего я помню бело-голубую полосатую тенниску, растянувшуюся на тугом животе, из-за которого Сьюзен постоянно пилила мужа, ящерицу, сидящую на камне и устремившую на меня взгляд немигающих глазок, — казалось, и ее захватила безмятежность, вязкость времени, оберегающего любовников. А может, это была не самка, а самец. Кто их разберет, этих ящериц?
Я заявила, что больше такого не повторится. Напрасно мы вообще поддались искушению. Соглашаться или спорить было ниже достоинства Винни. Я утверждала, что мы, в сущности, никому не изменили. Он попросил меня не лицемерить. Я умолкла.
Я не любила Винни так, как Лесли Бека, но уверена: если любовь бывает заслуженной, то Винни заслуживал ее больше, чем Лесли. Думаю, произошло вот что: наши интимные познания друг о друге, неизбежная составляющая дружбы супружеских пар, переполнили чашу, пролились, разбавленные возбуждением, скрытностью, желанием реализовать представившуюся возможность. Но тогда по какой-то прихоти судьбы я расценила это как удачу, и благодаря взаимному смущению дурманящий аромат таинственности выветрился.
Сьюзен вернулась неожиданно. Она заявила, что Анита — зануда, что леди Анджела домогается ее, что в Лондоне наверняка душно и пусто. Она передумала. Нас, своих друзей, она сочла меньшим из зол. Оставаться с Винни наедине стало труднее. Мы использовали любой шанс, и это продолжалось несколько лет. Но когда я поссорилась со Сьюзен, убедила себя, что она затащила Эда в постель во время вечеринки, я договорилась с Винни встречаться только в случае крайней необходимости. Когда увлеклась Лесли, я сознавала, что изменяю Эду, и это мне не нравилось. Но если бы во время романа с Винни вы упрекнули меня в неверности, я заявила бы, что ни в чем не виновата, и была бы совершенно искренна. Мы с Эдом стали единым существом с двумя самостоятельными телами, Эд дружил с Винни; все, что происходило между мной и Винни, затрагивало и Эда, просто я не считала нужным вдаваться в обсуждения. Серьезной потребности в таких откровениях я не видела.
Отношения Винни и Сьюзен были гораздо сложнее и запутаннее и оставались для пего источником постоянной печали и беспокойства. Думаю, если бы я настояла, он расстался бы со Сьюзен и женился на мне, но этого я не хотела. Мне нужны были оба, и Винни, и Эд, я хотела получить не только кусок пирога, но и глазурь, и, поскольку я никому не причиняла вреда, что могло меня остановить?
Я услышала шум и подняла голову. Передо мной — в приемной «Аккорд риэлтерс» — стояла Сьюзен. На минуту я растерялась. Это была Сьюзен восемнадцатилетней давности, вернувшаяся из Бордо, чтобы стать дуэньей собственного мужа, Сьюзен, расставшаяся с Лесли Беком и леди Анджелой, и она явилась сюда, чтобы убить меня. Должно быть, меня все-таки мучили угрызения совести, только я в этом не признавалась. Но нет — я не перенеслась в прошлое, на дворе стояли девяностые, а не семидесятые годы, а Сьюзен по-прежнему осталась свежей, красивой и высокомерной. Она не располнела, а, наоборот, похудела, ее глаза стали еще больше и ярче. Она производила впечатление интеллигентной, компетентной, деловитой женщины, какой и была. Я отметила ее сходство с актрисой Гленн Клоуз.
Я поспешно сунула рукопись в ящик стола.
— Сьюзен? — нерешительно произнесла я.
— Все ссоры давно в прошлом, — сказала она. — Кто-то из нас должен был сделать первый шаг.
— Это не обязательно, — возразила я, но невольно заулыбалась. Я была рада видеть ее.
— Прости, — прошептала она, и я вдруг поняла, что обнимаю ее. Как моей матери, ей удалось заставить меня вновь стать ребенком, получившим прощение: доверчивым, заслуживающим доверия и защищенным.
— За что ты извиняешься?
— Честно говоря, не помню, — призналась она, — но кто-то должен был извиниться, и я поняла, что больше не могу ждать, когда это сделаешь ты. Мне звонила Розали. Лесли Бек снова среди нас, это гораздо интереснее, чем обиды и молчание.
Она объяснила, что хочет купить картину бедной Аниты Бек вместе со мной, вложив половину суммы. Картина не должна достаться чужому человеку, но выложить сумму, которую запросила Мэрион, Сьюзен была не в состоянии. После всего, что она сделала для Мэрион, она вправе рассчитывать на уступку. В прошлом Мэрион многое себе позволяла, о чем Сьюзен не замедлила сообщить мне.