Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Шрифт:
И если он не ошибается! Несчастье! Этот человек слишком долго стоял на его дороге! И при том он похищает у него часть славы… О нем говорят: хвалят его храбрость, великодушие… Неаполитанский король подарил ему два герцогства: Беневенто и Понтекорве!
Цезарь немедленно поручил шпионам следить за братом. На другой день он уже знал все, что нужно было знать, и что вполне подтверждало его подозрения: каждую ночь герцог Ганди посещал монастырь св. Сикста, в котором жила его сестра.
– Довольно! сказал Цезарь.
И спокойно, хладнокровно, вместе с своим оруженосцем
В этот вечер и Цезарь и Франциск ужинали у матери на вилле. За ужином герцогу Ганди подали письмо, распечатав которое, он покраснел от радости. Прочитав его, он сказал одно только слово: « приду!»
В одиннадцать часов он встал из-за стола и ушел.
Через пять минут, под предлогом отправиться в Ватикан, к отцу, Цезарь также простился с матерью.
Чтобы достичь монастыря св. Сикста, Франциску приходилось проходить еврейским кварталом. Он шел в сопровождении слуги, вдруг четверо пеших и пятый верхом напали на него. Думая, что имеет дело с ворами, он назвал себя, но убийцы вследствие этого заявления только участили удары, и герцог пал мертвый рядом с умирающим слугою.
Тогда тот, который был верхом, безмолвно и неподвижно смотревший на убийство, подъехал к трупу, а четверо убийц, взвалив тело на спину лошади, пошли рядом с нею, чтобы поддерживать его. Кто же был этот человек на лошади, который отвез труп к Тибру, откуда на другой день вытащили тело герцога Ганди, пронзенное девятью ударами кинжала? Вы, конечно, догадались: то был Цезарь!
И Александр IV, и Роза Ваноцца, и Лукреция тоже догадались сразу. Но вы полагаете, что отец, мать и сестра, раздраженные таким ужасным преступлением, призвали преступника и обременили его своим слраведливым негодованием? Плохо же вы знаете фамилию Борджиа!
Александр IV действительно пролил искрение слезы на трупе старшего сына. В течение трех дней он ничего не ел. В течение трех дней, несмотря на просьбы своей новой любовницы, Джулии Белла, уединившись в самую потаенную и мрачную комнату своего дворца, он не принимал никого. Но Лукреция вышла из монастыря св. Сикста.
Отец принял ее. Он ее выслушал…
Что сказала она ему?
Кто это знает! Но Александр написал Цезарю, который бежал в Неаполь, чтобы он возвратился. И не только простил ему братоубийство, но даже отдал живому то, что принадлежало мертвому.
Что же касается Лукреции, то при встрече с Цезарем ничто, кроме легкой дрожи, когда он жал ей руку, не выражало в ней, что она помнит его преступление.
Одно только существо не простило Цезарю: мать.
Но и она не сделала ему никогда ни одного упрека. Только когда, являясь к ней, он хотел поцеловать ее, она отворачивала лицо и произносила одно слово:
– Нет!
Больше ни слова.
В течение двух лет, будучи женой Альфонса, герцога Безеглиа, Лукреция, привязанность к которой со стороны отца перешла в страсть, ни разу не покидала Рима. Она занимала в Ватикане великолепные покои, куда собирались все самые распутные женщины Рима, где она принимала кардиналов, разбирала корреспонденцию отца и довела свое бесстыдство, по словам Бурхарда, до того, что являлась в храме святого Петра в сопровождении своих сообщниц в разврате.
И день и ночь она предавалась самым разнообразным удовольствиям, жизнь ее была непрестанным разгульным пиром; а ночные пиршества у Лукреции неизменно оканчивались ужасающими убийствами.
Нужно было золото, груды золота были нужны и Александру, и Цезарю, и Лукреции для той постыдной бесславной роскоши, которой они себя окружили. Чтобы доставать золото, они приглашали к себе дворян, большею частью своих родственников и отравляли их; или, когда несчастные падали в бесчувствие от вина, приказывали сбирам умерщвлять их.
Охоты, балы, маскарады и пиры с ядом или ударом кинжала вместо десерта вошли в обычай у фамилии Борджио.
Вот как пировал герцог Валентинуа:
«В последнее воскресенье октября месяца пятьдесят куртизанок ужинали в комнате Цезаря Борджио, а после ужина танцевали с оруженосцами и служителями, сначала в своей одежде, а потом голые; после ужина стол унесли и на полу симметрически расставили канделябры, рассыпая на паркете множество каштанов, которые, эти пятьдесят женщин, все еще голых, должны была подымать, ползая на четвереньках между горящих светильников. Александр и сестра его Лукреция, смотревшие на это представление с трибуны, одушевляли своими рукоплесканиями наиболее ловких и прилежных…»
Допуская Лукрецию к участию в своих недостойных забавах, Цезарь Борджиа, по прежнему ревнивый, удерживался управлять ее секретным развратом, потому он дозволял ей капризы; но не потерпел бы того, что было бы с ее стороны привязанностью.
Осенью 1499 года она заметила одного миланского дворянина, по имени Фабричио Боглиони. У него не было ничего кроме ума, и он полагал, что не рискует ни чем, отвечая на искания Лукреции.
Целую неделю Цезарь, как будто, не замечал частых посещений Фабричио Боглиони его сестры.
На девятый день он сказал ей:
– Боглиони мне надоел; брось его.
– Если он надоел тебе, то меня он забавляет, – ответила она, – и я не брошу его.
– Хорошо!
Он повернулся на каблуках; она бросилась к нему и схватила за руку.
– Берегись! – с угрозой сказала она. – Если ты только тронешь Боглиони, я не прощу тебе во всю жизнь.
– Кто тебе говорил об этом, глупенькая! – смеясь возразил Цезарь. – Я не полагал, чтоб он так тебе нравился и ошибся. Оставь его себе, не станем более о нем говорить.
Лукреция знала, что значат обещания ее брата, и с этой минуты заботливо оберегала Боглиони, приказывая своим оруженосцам провожать его, если он уходил от нее поздно, и сама наливая ему за столом вино.
Но однажды утром, на охоте, молодой миланец удалился, к своему несчастью от своей любовницы и встретил Цезаря, который сидел один под деревом, и чтобы прохладиться, – потому что жара была нестерпимая, ел красный мессинский апельсин.
– Ба! это вы! синьор Боглиони, – воскликнул герцог Валентинуа. – Где же сестра?