Жнецы Страданий
Шрифт:
И лишь теперь, сидя на расстеленном плаще, поедая пирог и глядя на бескрайнее, усыпанное звездами небо, два юных выуча Цитадели поняли, что только ради таких вечеров и стоит жить.
Тамир не запомнил вкуса лакомства, даже мед и тот показался пресным. Юноша смотрел в полумраке на улыбчивое лицо Айлиши, а видел только, как отражаются в ее глазах звезды. И серебряные искры, мелькавшие в черных зрачках, блестели ярче тех, что сыпались с неба. Девушка стояла, запрокинув голову, положив узкие ладони на каменную кромку стены, и с восторгом смотрела в темную высоту,
Как-то само собой получилось, что юноша шагнул к девушке и обнял ее за плечи, закрывая от дерзкого сиверка, а она не оттолкнула, повернулась к нему и заглянула в глаза с такой щемящей лаской, что он вдруг понял: она видит в них те же падающие звезды, тающие, мерцающие.
Говорят, в незапамятные времена этот Велик день назывался не Колосовик, а Звездопадец. Ибо только раз в год, в эту ночь, небо, как слезы, роняло звезды. Но то было давно, сотни сотен лет назад, до того, как ночь стала принадлежать Ходящим. И Тамир всем сердцем возненавидел живущих во Тьме. Потому что, не будь их, все в его жизни сложилось бы иначе…
В кольце неожиданно сильных рук Айлише было тепло, а по телу разливалась сладкая истома. Лишь сейчас девушка заметила, как изменился за этот год ее друг. Злая учеба все же немного сострогала с него тело, даже черты лица, допрежь мягкие, теперь сделались жестче, и на скулах появилась щетина. Нет, он, конечно, не превратился в ремни и жилы, из которых теперь была свита Лесана, но… он стал другим. Это было видно и в развороте обещающих стать широкими плеч, и в потяжелевшем взгляде, и в упрямой складке, появившейся между бровями.
Айлиша смотрела на него с затаенной нежностью, а потом не выдержала и осторожно провела рукой по колючей скуле. И лицо, новой непривычной красотой которого она только что любовалась, повернулось навстречу ладони, а теплые губы коснулись озябших пальцев.
В следующий же миг и звезды, и ночь, и ветер отступили куда-то, словно перестали быть, потому что мужские руки запрокинули девичье лицо, а губы лихорадочно заскользили по щекам, глазам, подбородку шее… Юная целительница закрыла глаза, отдаваясь долгожданной ласке. Тамир рвал завязки ее рубахи и штанов, а потом сдергивал то и другое, не глядя, отшвыривал прочь, освобождая горячее мягкое тело.
Айлиша опрокинулась на спину, почувствовала грубую ткань плаща и то, как неровные камни впились в позвоночник, а потом руки и губы Тамира заскользили по плечам, груди, животу, и не осталось ничего, кроме сладкого томления, кроме жаркого тока крови в жилах. Тяжесть мужского тела, внезапная боль, глухой, едва слышный девичий стон, лихорадочное хриплое: «Прости, прости, прости…» И снова россыпь поцелуев по лицу и новые волны жара, огонь, несущийся по телу, сладкая дрожь и черное бездонное небо над головой, с которого на двух влюбленных продолжали сыпаться звезды…
5
Они вернулись только под утро, в сером рассветном полумраке, крепко держась за руки и не пряча друг от друга глаза. Возле двери в их покой Тамир внезапно остановился, развернул девушку к себе, вжал спиной в стену и жадно накрыл губы поцелуем.
– Ты – жена теперь мне, – сказал он, оторвавшись. – Понимаешь?
Она в ответ смогла только кивнуть и сразу же спрятала покрасневшее лицо на груди любимого.
Когда они зашли в каморку, их встретила сонная Лесана. Вернее, не встретила, а приподнялась на локте со своей лавки, окинула недоуменным взглядом растрепанных, босых, с опухшими губами и счастливыми лицами. Не утаилось от девушки и то, что подруга куталась в плащ Тамира, а сквозь складки ткани был виден рукав рубахи с сорванными завязками. Выученица Клесха резко села и ахнула:
– Любились! Любились, окаянные! С ума вы спятили?! Донатос же тебя в землю закопает! А ты? Ты чем думала? Что, если дите приживете?
И она растерянно и гневно переводила синие глаза с одного на другую, словно ожившая совесть, требующая немедленного ответа. Лишь после этих ее слов Айлиша поняла, что случилось между ней и Тамиром, вспыхнула и с опозданием испугалась. Но парень упрямо насупился, положил твердую ладонь на плечо целительнице и сказал глухо:
– Она мне теперь жена. Перед людьми и Хранителями. И этого даже Донатос изменить не может.
Лесана в ответ только горько покачала головой.
– Какая жена? Ты что? Вас, если прознают, в блуде обвинят и кнутами вытянут обоих, чтобы дурь в голову не лезла. Глядите, не сболтните кому. Тут не то место, чтобы правду искать.
Под этим яростным, но справедливым напором Тамир слегка сник, тоже начиная понимать, что никто их здесь благословлять на счастливую жизнь не будет. Даже если найти молельника и обручиться, креффы не признают такой союз. Выйдет только курам на смех. Парень помрачнел.
Лесана вымученно улыбнулась:
– Боязно мне за вас. Не приведи Хранители, крефф твой прознает, не даст он вам жизни.
Тамир напрягся, словно волк перед прыжком, и глухо ответил:
– Может, ему недолго моим креффом быть. Мне еще одеяние колдуна не выдали, так что…
И в этот самый миг, словно в насмешку над его словами, распахнулась дверь покойчика, и на пороге возник старший ученик Донатоса – Велеш.
– На вот, – сунул он в руки окаменевшему Тамиру стопку серой одежи. – Наставник велел переодеться.
В маленькой комнатушке будто разом стало темнее и холоднее. Тамир непослушной рукой рванул ворот своей бесцветной рубахи, задохнувшись от отчаяния. И в тот же миг серые штаны и рубаха полетели на пол, словно между рукой парня и тканью пряталась ядовитая змея.
– Ты чего швыряешься? – опешил старший послушник.
– Это не мое, – с горьким предчувствием беды огрызнулся юный выуч.
– Ты совсем глумной? – рыкнул Велеш. – Коли дали, вздевай! И к наставнику бегом!
С этими словами молодой колдун ушел.