Жорж
Шрифт:
— Теперь, — продолжал Антонио, — я расскажу вам историю, но будет справедливо, если я съем что-нибудь и наберусь сил, не так ли, Тукал? Не так ли, Боном? Не так ли, Кастор?
— Да, да, — в один голос ответили уплатившие подать.
Тут испугался Камбеба.
— Но мне нечего положить на зубок, — сказал Антонио, показав свои челюсти, сильные, как у волка. Камбеба почувствовал, что волосы у него встали дыбом, и машинально протянул руку к очагу.
— Значит, будет справедливо, — продолжал Антонио, — если Камбеба даст мне банан, как
— Да, да, так будет справедливо, — крикнули в один голос Тукал, Боном и Кастор, — да, справедливо, банан, Камбеба. — И все голоса подхватили хором:
— Банан, Камбеба!
Несчастный Камбеба с растерянным видом посмотрел на сборище негров и бросился к очагу, чтобы спасти свой банан, но Антонио остановил его, крюком схватил веревку и зацепил пояс Камбебы. Камбеба вдруг почувствовал, что его отрывают от земли и под улюлюканье всей компании он поднимается к небу. Примерно на высоте десяти футов Камбеба повис, судорожно протягивая руки к злосчастному банану, отнять который у врага теперь не было никакой возможности.
— Браво, Антонио, браво, Антонио! — закричали все присутствующие, изнемогая от хохота, в то время как Антонио, отныне полновластный хозяин банана, вокруг которого завязался спор, осторожно раздул золу и вытащил дымящийся банан, в меру поджаренный и потрескивающий так, что у зрителей потекли слюнки.
— Мой банан, мой банан, — воскликнул Камбеба с глубоким отчаянием в голосе.
— Вот он, — сказал Антонио, показав банан Камбебе.
— Я не могу его взять.
— Ты не хочешь его?
— Мне его не достать.
— Тогда, — продолжал Антонио, поддразнивая несчастного, — тогда я его съем, чтобы он не сгнил.
И Антонио начал снимать кожуру с банана с такой комичной серьезностью на лице, что хохот присутствующих перешел в конвульсии.
— Антонио, — крикнул Камбеба, — Антонио, прошу тебя, отдай мне банан, банан был приготовлен для моей бедной жены, она больна и не может есть ничего другого. Я его украл, он мне был очень нужен.
— Краденое добро не идет на пользу, — наставительно ответил Антонио, продолжая чистить банан.
— А! Бедная Нарина, бедная Нарина, ей нечего будет есть, она будет голодна, сильно голодна.
— Но пожалейте же этого несчастного, — сказал негр из Анжуана, который среди всеобщего веселья оставался серьезным и печальным.
— Я не такой дурак, — сказал Антонио.
— Я не с тобой разговариваю, — заметил Назим.
— А с кем же ты разговариваешь?
— Я говорю с мужчинами.
— Так вот, говорю с тобой; замолчи, Назим.
— Отвяжите Камбебу, — решительно проговорил молодой негр с достоинством, которое оказало бы честь королю.
Тукал, державший веревку, повернулся к Антонио, не уверенный, должен ли он повиноваться. Но малаец повторил:
— Я тебе что сказал? Замолчи, Назим!
— Когда пес лает на меня, я ему не отвечаю и продолжаю свой путь. Пес ты, Антонио.
— Берегись, Назим, — сказал Антонио, качая головой. —
— Ты пес, Антонио, — произнес Назим, вставая.
Негры, сидевшие между Назимом и Антонио, раздвинулись, так что благородный негр из Анжуана и отвратительный малаец оказались на расстоянии десяти шагов друг против друга.
— Ты говоришь это, стоя в сторонке, Назим, — сказал Антонио, стиснув от гнева зубы.
— Я скажу это вблизи, — вскричал Назим, одним прыжком оказавшись подле Антонио, и гневно, презрительно произнес в третий раз:
— Ты собака, Антонио.
Казалось, белый человек бросился бы на врага и задушил его, если бы на то хватало силы. Антонио сделал шаг назад, изогнулся, как змея, которая готова броситься на добычу, и незаметным движением вытащил нож из кармана куртки.
Назим разгадал намерение Антонио и поджидал, не сходя с места.
Малаец наблюдал за врагом; затем, выпрямившись со змеиной гибкостью, воскликнул.
— Лайзы здесь нет, горе тебе.
— Здесь Лайза, — произнес чей-то суровый голос;
Эти слова были произнесены спокойным тоном, не сопровождаемые каким-либо жестом, и все же при звуке этого голоса Антонио внезапно остановился, нож выпал из его руки.
— Лайза! — закричали все негры, повернувшись к вновь прибывшему, всем своим видом выражая готовность повиноваться.
Человек, произнесший эти слова, произвел сильное впечатление на всех негров и, конечно же, на Антонио. То был мужчина в расцвете лет, среднего роста, с мощными мускулами, свидетельствовавшими о колоссальной силе. Он стоял неподвижно, скрестив руки, с повелительным взглядом, подобным взгляду задумавшегося льва.
Видя, как все собравшиеся, исполненные молчаливой покорности, ждут слова или знака этого человека, можно было подумать, что африканское войско ждет сигнала к войне или перемирию, о чем должен оповестить их царь, — а ведь это был всего лишь раб среди рабов.
Постояв несколько минут неподвижно как статуя, Лайза медленно поднял руку и протянул ее к Камбебе, который все это время оставался подвешенным на веревке и молча следил, как и все остальные, за разыгравшейся только что сценой. Тукал опустил веревку, и Камбеба, очень довольный, очутился на земле. Первой его заботой было разыскать свой банан; но в сумятице, последовавшей за сценой, которую мы сейчас описали, банан исчез.
Во время поисков банана Лайза вышел, но вскоре вернулся, неся на плечах отбившегося от стада дикого кабана, которого он бросил возле очага.
— Вот, друзья, я подумал о вас, берите на всех.
Этот щедрый подарок взволновал сердца негров, тронул в них самые чувствительные струны — благодарность и аппетит.
— О, какой хороший ужин будет у нас сегодня, — сказал негр с Малабара.
— Он черный, как мозамбиканец, — сказал мальгаш.
— Он жирный, как мальгаш, — сказал негр из Мозамбика.