Жрецы и жертвы Холокоста
Шрифт:
В отличие от образованных сословий народов Западной Европы и западных сефардов российские сефарды и русская интеллигенция (дворянская, творческая, чиновная, клерикальная и прочая) знали, что представляют из себя революционеры хазарского происхождения.
Знали, но не до конца. Потому что даже самые проницательные из них не ожидали, что произойдет после двух революций 1917 года с выдрессированной раввинами массой местечковой молодежи, которая вырвется из-под власти своих жрецов-дрессировщиков и бросит «в мир, открытый настежь бешенству ветров» (Э. Багрицкий) черную энергию своей талмудической ненависти к этому открытому «и для эллинов и для иудеев» бескрайнему христианскому
Василий Витальевич Шульгин, знавший эту публику по Украине и Галиции, так отзывался о них в книге «Что нам в них не нравится». Сначала его поразили «лапсердаки и фантастические пейсы, которые можно было видеть на старинных картинках. Я их впервые увидел «живыми» в 1914 году, когда наши войска вошли в Гатчину; там в полуразрушенном местечке Рава Русская я видел евреев, как бы сошедших со старинных гравюр». Но через три года он писал о них уже куда как с более глубоким знанием: «Коммунисты ухитрились вытащить на социальные верхи <… > тучи мрачных жидов, выскочивших из гетто. Правда, без пейсов, но с косматыми сердцами, а в разряд париев посадили недорезанную часть русского культурного класса» («Что нам в них не нравится», стр. 171).
Октябрьский переворот поставил под власть местечковых плебеев российское аристократическое еврейство. Оно, боровшееся за права «меньших братьев», получившее после февральской революции все гражданские права, все политические и экономические перспективы, после Октября враз потеряло их и рассталось со всеми своими привилегиями, со всеми надеждами на участие в будущих парламентских и прочих демократических структурах. Однако российские сефарды, в отличие от западных, не сдались местечковым якобинцам, как овцы. Впервые это сопротивление показало себя жарким летом 1918 года.
20 июня 1918 года при не до конца выясненных обстоятельствах в Питере был убит Моисей Гольдштейн, лодзинский приказчик, который сначала эмигрировал из Польши в Америку, а потом в 1917 году на «корабле Троцкого» под фамилией Володарский прибыл в Петроград, где стал комиссаром Северной коммуны по делам печати, пропаганды и агитации. ЧК арестовало несколько человек, якобы участвовавших в заговоре, кого-то расстреляли, но шумной кампании из дела не получилось. Фигура была незначительная.
Гораздо более громким и трагическим по своим последствиям стало покушение на другого «красного Моисея» — шефа Петроградского ЧК Урицкого. Именно оно, совершенное 30 августа, в тот же день, что и покушение на Ленина в Москве, стало поводом для того, чтобы 2 сентября 1918 г. ВЦИК, где командовал Яков Свердлов, объявил Советскую республику военным лагерем, а 5 сентября Совнарком принял постановление о «красном терроре».
Словом, знойное лето 1918 года изобиловало событиями, столкнувшим и Россию в пропасть гражданской войны: левоэсеровский мятеж, мятеж чехословацких военнопленных, страшный декрет о борьбе с антисемитизмом, написанный рукой Якова Свердлова, подписанный Лениным и опубликованный 27 июля 1918 г., через 9 дней после зверского убийства царской семьи. А тут еще несколько покушений. Ну, как после этого обойдешься без «красного террора»!
Убийцей Моисея Урицкого оказался молодой человек Леонид Канегиссер, выросший в почтенной сефардской семье. Его дед Самуил был военным врачом, получившим потомственное дворянство в 1884 году, отец Иоаким был знаменитым инженером с европейским именем. В доме отца бывали многие аристократы Петербурга, вплоть до министров.
Леонид Канегиссер дружил с Есениным и бывал у него в Константиново, писал талантливые стихи и восторгался февральской революцией, которая дала ему, крещеному еврею, равноправие и открыла двери в Михайловское артиллерийское
Однако одновременно он состоял и в сионистской организации, но «гертцлевского», сефардского типа, а люди такого склада презирали и боялись Урицкого. Один из них, врач Моисей Грузенберг, в те дни отозвался о Канегиссере так: «Он из лучшей семьи Петрограда, и священный долг его был убить Урицкого. Я даже не остановился бы благословить моего сына, чтобы он убил такого мерзавца».
Но убийство Урицкого и покушение на Ленина вызвало ответную волну жестокости со стороны высших функционеров власти. Н. Бухарин откликнулся статьей с многозначительным названием «Ленин — Каплан, Урицкий — Канегиссер», расследовать «дело Урицкого» в Питер приехал сам Дзержинский, который и допрашивал Канегиссера (материалы допроса не сохранились). Нарком внутренних дел Петровский обратился с циркулярной телеграммой ко всем Советам с требованием развернуть «красный террор»: «Ни малейшего колебания при применении массового террора».
И террор начался. Самый кровавый — в Питере и в Москве. Но и провинция не отставала. На Валдае, к примеру, известнейший русский публицист Меньшиков был расстрелян на глазах у жены и детей без суда и следствия. Был ли террор спровоцирован этими покушениями — до сих пор неясно. Но местечковые Робеспьеры воспользовались ими на полную катушку. Из воспоминаний А. Мариенгофа:
«Стоял теплый августовский день… На улице ровными каменными рядами шли латыши. Казалось, шинели их сшиты не из серого солдатского сукна, а из стали. Впереди несли стяг, на котором было написано: «Мы требуем массового террора».
Первый список заложников, начинавшийся с фамилий великих князей, появился в «Красной газете» 6 сентября 1918 г. Он состоял из фамилий бывших банкиров, купцов, владельцев типографий, бывших офицеров, правых эсеров, фабрикантов и прочей «монархическо-буржуазной сволочи». Для острастки сефардов, одобрявших поступок Леонида Канегиссера, в списке было несколько представителей «еврейской аристократии»… Но из дальнейших списков фамилии такого рода исчезли. Списки были подписаны чекистами Г. Бокием и А. Иоселевичем. На следующий день после покушения на Урицкого было «пущено в расход» 929 человек бывших дворян, чиновников, офицеров и членов их семей.
Внешне покушение на Урицкого выглядело, как отмщение молодого поэта за смертный приговор, вынесенный Петроградским ЧК другу Канегиссера по артиллерийскому училищу еврею Владимиру Перельцвейгу, который якобы руководил заговором в училище против власти Зиновьева-Урицкого. Но одновременно покушение это выглядело, с точки зрения евреев-сефардов, как отмщение за их «февральскую Россию», как кульминация распри между ашкенази (Урицкий) и сефардами (Канегиссер). Но для обывательской еврейской среды в целом оно было и как гром среди ясного неба: «еврей убил еврея!» Этого не допускали ни законы Моисея, ни правила Талмуда, ни заповеди Шулхан Аруха.