Жрецы
Шрифт:
— Будто? — кокетливо уронила Маргарита Васильевна, оживляясь и видом нарядной толпы, и комплиментом Невзгодина.
— Уверяю вас, что говорю без малейшего пристрастия! — подчеркнул он.
— Здесь все в светлых нарядах, а я — монашкой.
— И все-таки вы одеты лучше всех.
— А Аносова?
— Великолепная вдова? Я ее не видал. Она разве будет? Что, в сущности, ей Гекуба и она Гекубе? А впрочем, московские дамы от скуки ездят не только на юбилеи, но даже и на заседания юридического общества… Так Аносова будет?
— Непременно.
— Вы разве с ней знакомы?
— Сегодня познакомилась. Была у нее по делу. Очень она мне понравилась.
Они на минуту остановились. Заречная поздоровалась и обменялась несколькими словами с какой-то дамой.
— И вы, Василий Васильевич, кажется, знакомы с Аносовой? — продолжала Маргарита Васильевна, когда они двинулись далее.
— Как же, сподобился нынешним летом в Бретани. Так вам великолепная Аглая Петровна даже очень понравилась? Верно, удивила чем-нибудь по благотворительной части?
— Именно… удивила. Обещала пятьдесят тысяч на одно дело, о котором мы с вами еще будем беседовать. А вам разве Аносова не нравится? — спросила Заречная, останавливая пытливый взгляд на Невзгодине.
Он нисколько не смутился от этого взгляда и спокойно ответил:
— Нравится, как хороший экземпляр роскошной женской красоты.
— И только? — с живостью кинула Маргарита Васильевна.
— Ну и неглупая, характерная женщина, изучавшая даже Шелли… А вообще не моего романа.
— Не вашего? — весело промолвила Заречная, внезапно обрадованная эгоистически-радостным чувством женщины, прежний поклонник которой не сотворил себе нового кумира.
Помолчав, она прибавила:
— А вы, Василий Васильич, кажется, могли бы быть героем ее романа?
Невзгодин несколько смутился и не без раздражения спросил:
— Откуда сие, Маргарита Васильевна?
— Плоды моих наблюдений над Аглаей Петровной, когда мы говорили о вас! — смеясь ответила молодая женщина.
— Так они ошибочны. По крайней мере, я не замечал этого.
— А я заметила! — настаивала Заречная.
— И, признаться, я не особенно был бы польщен благоволением красавицы вдовы, если б у нее и явился такой невероятный каприз…
— Отчего невероятный?.. Разве вы не можете понравиться?
— Только не Аносовой. Поверьте, что она с ее красотой и миллионами давно нашла бы себе героя, — и, конечно, не такого невзрачного, как ваш покорнейший слуга, — если б чувствовала в том потребность…
— Но она вас все-таки заинтересовала. Вы часто с ней виделись в Бретани?
— Еще бы! Эта современная московская купчиха с отличным английским выговором, с ласковым взглядом бархатных глаз, скрывающим холодную жестковатость натуры, крайне любопытна и стоит изучения. В самом деле, в ней как-то уживаются вместе расточительная благотворительница и самая отчаянная сквалыга… Наклонность к умственным отвлечениям и кулачество. Восхищение Шелли и обсчитывание рабочих…
— Будто?
— Наверное. Я знаю. Мой приятель был техником на одной из аносовских фабрик. Он кое-что мне порассказал. Рабочим там очень скверно, а управляющий-англичанин просто-таки скотина.
— И Аносова все это знает?
— Превосходно. Она баба-делец и сама во все входит. Она и Маркса читала, недаром же говорит, что капитализм — необходимая стадия развития… Герой ее — нажива.
— Вы, Василий Васильич, кажется, чересчур сгущаете краски… Разве Аносова при всем этом не женщина?.. Разве она не способна увлечься?
— Не способна. Слишком трезвенна и темперамент спокойный.
— Ну, так вы недостаточно ее изучили. Надо продолжать.
— Что ж, я не прочь… Здесь, в Москве, на своей почве она будет виднее, чем за границей! — засмеялся Невзгодин… — Ну, вот и наши места… Далеконько от юбиляра, но лучших не нашел, Маргарита Васильевна!
— И отлично, что далеко…
— А я недоволен. Пожалуй, и не расслышишь всех речей, а их будет много. Четырнадцать уж обеспечено!
— Четырнадцать? Это ужасно! Несчастный Косицкий!
— Ну и публика не особенно счастливая! Я, впрочем, намерен все речи слушать… Ведь два года не слыхал московского красноречия.
— А я постараюсь не слушать ни одной… Надоели они. И все одни и те же…
— Звенигородцев и меня просил сказать пятнадцатую речь.
— Что ж, скажите… Вас я буду слушать.
— Благодарю, но я речи не скажу.
И, объяснив просьбу Звенигородцева, Невзгодин прибавил:
— И ведь Звенигородцев не находит ничего странного, предлагая говорить речь от имени других… Меня же будет костить за то, что я отказался… Впрочем, нынче мало что считается предосудительным… читали в газетах объяснение одного петербургского профессора, уличенного в фабрикации анонимного письма?.. Какая развязность у этого профессора!.. Какой медный лоб!
— Ну и у здешних есть медные лбы.
— Не смею спорить, но все-таки наши до анонимных писем не доходили…
— А кто нашими соседями будут за обедом? Вы знаете, Василий Васильич?
— Сейчас узнаю.
Невзгодин взглянул на карточки, вложенные в стаканы по бокам занятых им приборов, и проговорил:
— Ваш сосед: молодой беллетрист Туманов… Вы его знаете?
— Знаю…
— Так познакомьте меня с ним. Он талантливые вещи пишет.
— А рядом с вами кто?
— Анна Аполлоновна Вербицкая. Кто такая?
— Не имею понятия…
— Я и того менее… Однако три четверти седьмого… есть хочется, а юбиляра не везут его ассистенты.
— Кто такие?
— Цветницкий и ваш супруг. Николай Сергеич, верно, будет сегодня говорить?
— Конечно! — промолвила Маргарита Васильевна, и тень пробежала по ее лицу.
В эту минуту раздался гром рукоплесканий. Толпа двинулась к дверям.
— Наконец-то будем закусывать! — весело сказал Невзгодин и стал аплодировать, приподнимаясь на цыпочки, чтоб увидать юбиляра.