Жулик: грабеж средь бела дня
Шрифт:
Это была роковая ошибка, о которой Эдуарду Ивановичу пришлось потом многократно жалеть.
Через два дня, поздно вечером, в квартиру Голенковых позвонили. Эдик, выпроводив жену с дочерью к теще, томился в ожидании любовницы и потому сразу же открыл дверь. И – остолбенел. На пороге стоял следователь городской прокуратуры. Позади его маячили неулыбчивые оперативники отдела собственной безопасности, люди суровые и безжалостные. А из-за спин визитеров скромно улыбался подследственный Сазонов…
«Пятнадцать минут назад этот гражданин передал вам взятку в размере тысячи долларов США, – казенным голосом объявил сотрудник прокуратуры, кивнув в сторону Жулика. – После чего сообщил
На какой-то момент Голенков утратил способность говорить. Последние три часа он безвылазно просидел дома, и никакого Сазонова, естественно, и в глаза не видел. Молча пробежал глазами по постановлению. Растерянно кивнул понятым – соседям с первого этажа… Однако довольно быстро взял себя в руки.
«Да откуда же у меня такие деньги? – хмыкнул он, испепеляя Жулика взглядом. – Почти годовая зарплата оперативника…»
Обыск в квартире длился недолго: спустя двадцать минут за шкафом была обнаружена сложенная конвертом салфетка, из которой выпало десять стодолларовых купюр. Угрюмые опера из отдела собственной безопасности притащили портативный детектор. Экспресс-анализ дал совершенно неожиданный результат. В инфракрасных лучах детектора на всех десяти банкнотах проступала четкая надпись: «ГОРОДСКАЯ ПРОКУРАТУРА. ВЗЯТКА». Серии и номера на купюрах удивительным образом соответствовали тем, что стояли на «контрольках», полученных Жуликом в прокуратуре. Дактилоскопическая экспертиза однозначно определила, что отпечатки пальцев на салфетке принадлежат гр. Голенкову Э. И.
Было очевидно – получив меченые доллары пятнадцать минут назад, Леха Сазонов каким-то непостижимым способом проник в голенковскую квартиру, незаметно для хозяина зафиксировал на салфетке отпечатки его пальцев, после чего сунул салфетку с завернутыми в нее баксами за шкаф. Совершить подобное без шапки-невидимки и гипнотизерских способностей было нереально. Оставалось лишь догадываться, каким именно образом профессиональный аферист умудрился совершить столь невероятный трюк…
Если бы этим делом занималась только прокуратура или только УСБ, скандал можно было бы замять. Но прокуратура страшно боялось «гестапо», то есть оперов Управления собственной безопасности, а опера из собственной безопасности – прокуратуру. Купюры с надписью «ГОРОДСКАЯ ПРОКУРАТУРА. ВЗЯТКА» и стали главным вещдоком уголовного дела по обвинению гр. Голенкова Э. И. в преступлении, предусмотренном статьей 290, ч. 2 Уголовного кодекса Российской Федерации. Обвинения против Алексея Сазонова, как и следовало ожидать, благополучно рассыпались…
Тогдашнее горотделовское начальство поспешило откреститься от ударника оперативно-розыскного труда. Голенков получил уничижающую характеристику: «морально неустойчив», «утратил доверие», «не пользуется уважением коллектива». Лучший друг, майор Коробейник, выступил на собрании с пламенной речью, в которой заклеймил отщепенца позором.
И тут привычное хладнокровие изменило Эдуарду Ивановичу. Он обозлился и сразу погнал волну. Голенков написал в Генпрокуратуру, что начальница детского спецприемника-распределителя противоестественным образом развращает несовершеннолетних преступников. Сигнализировал в местную милицейскую газетку «Честь мундира» о пытках, процветающих в Уголовном розыске. Настучал в инспекцию по личному составу, что майор Коробейник подчистил оценки в университетском дипломе. Письма отличались протокольным стилем и ментовскими пожеланиями.
Результат был почти нулевым. Зато Голенков окончательно упал в глазах бывших
Ментовская зона, куда он попал, была, как ни странно, «черной». Масть держали бывшие муровцы. За пахана канал полковник с Лубянки. В «шестерках» у него бегали амбалы-омоновцы. «Петушатник» был представлен осужденными сотрудниками Главного управления исполнения наказаний, следаками, гаишниками, прокурорами и судьями. Осужденных за коррупцию на «черной» зоне не жаловали. В «петушином углу» можно было прописаться за малейший «косяк». До Голенкова наконец дошло очевидное: теперь, лишенный теплого кабинета и неограниченной власти над людьми, он больше никакой не бог, не царь и не герой, а тварь дрожащая, никаких прав не имеющая. Будучи человеком умным, он быстро понял: в подобных условиях следует быть податливым, как тростник на ветру… Простым «мужиком», серым и незаметным, Эдик безропотно оттянул свой срок от звонка до звонка.
Вернувшись домой, бывший опер оказался у разбитого корыта. Полное отсутствие каких бы то ни было перспектив, сблядовавшаяся жена, пожизненное клеймо взяточника…
Жизнь надо было начинать с полного нуля: добывать деньги, улаживать семейные проблемы, восстанавливать свое честное имя. Последний пункт жизненной программы был невозможен без разбирательства с Жуликом. Эдик жаждал реванша. Но никаких возможностей для этого у него не было…
Во всяком случае – пока.
Голенков проснулся от прикосновения к щеке чего-то мокрого и холодного. Открыв глаза, он увидел перед собой черную собачью морду в рыжих подпалинах. Пес, радостно поскуливая, лизал его лицо. Несомненно, ротвейлер по кличке Мент уже признал бывшего оперативника своим…
Эдик лежал на кровати, заботливо укрытый клетчатым пледом. Приподнявшись на локте, он осмотрелся по сторонам. Часы на стене показывали семь вечера. Из приоткрытой двери кухни плыли сытные запахи жрачки.
В голове с кинематографической скоростью пронеслись картины минувшего утра, и горькая волна унижения накрыла Эдуарда Ивановича с головой.
– Наташка! – сипло позвал он. – Ты… блядь проклятущая!.. А ну быстро ко мне!
Блядь проклятущая сразу же отозвалась на зов.
– Да, Эдичка, да, мой хороший… Сейчас покушаем, выпьем. Возвращение, значит, твое отпразднуем. Я для тебя котлетушек нажарила, курочку потушила, оливье накрошила, водочки охладила. А потом прогуляемся… Хорошо? – с видом побитой собаки запричитала она, осторожно присаживаясь на койку рядом с супругом.
– Что, сучка, не нагулялась еще? – хмыкнул Голенков и, поднявшись, с трудом удержался, чтобы не лягнуть Наташу ногой. Пошатываясь, прошел на кухню и, выпив воды из-под крана, нехорошо зыркнул на жену: – Танька где? У этой… как там ее… бледной спирохеты?
– У Мандавошки, – заискивающе подсказала жена. – У Лидочки Ермошиной. Я ей только что звонила – никто трубку не берет. Загуляли, наверное…
– Что дочь, что жена, – засокрушался Эдик. – Не семья, а сплошной бардак. Вернулся, называется…
– Не сердись, Эдичка, – все так же виновато улыбнулась Наташа. – Ведь Танечка не знала, что ты вернешься именно сегодня. А ей почти восемнадцать. Попросила погулять – вот я ее и отпустила. Мы тебя только на следующей неделе ожидали.
– Вижу, как меня здесь ожидали. Особенно ты, – бывший зэк схватил с шипящей сковородки недожаренную котлету и, дуя на пальцы, сжевал ее в мгновение ока.