Журнал 64
Шрифт:
Только теперь она посмотрела ему в глаза. Сколько раз выбор ее будущего предоставлялся ей самой? Ни одного, насколько она могла припомнить. А как часто при обращении к ней употреблялись слова «может» и «согласишься»? Никогда, с тех пор как умерла мать.
– Мы виделись прежде, много месяцев назад, – продолжал Эрик. – Я читал книжку вместе со слегка тугоухой девушкой, больной раком, в больнице Корсёра, а ты лежала на койке напротив. Помнишь?
Он кивнул, заметив ее смущение и как она несколько раз моргнула, дабы избежать его пытливого взгляда.
– Думаешь, я не заметил, как ты нас тогда слушала? А я ведь заметил. Твои синие глаза так просто не позабудешь.
Затем он осторожно вытянул вперед руку без какой бы то ни было настойчивости, остановив в воздухе перед ее ладонью и терпеливо ожидая.
Он дождался, пока она протянет ему пальцы. И пожмет его руку.
Все в жизни Нэте перевернулось спустя несколько дней в казенной квартире в Бредебро.
С самого приезда она лежала на своей кровати в ожидании скорого рабства. В ожидании потоков жестоких слов и нового разочарования, которые следовали за ней тенью.
Молодая женщина Марианна Ханстхольм позвала ее и привела в кабинет, где указала ей на доску.
– Смотри, Нэте. Я буду задавать тебе вопросы; ты можешь тратить на размышление над ответом сколько угодно времени. Согласна?
Нэте посмотрела на доску с буквами. Сейчас ее мир разобьется вдребезги, ибо она прекрасно поняла, что к чему. Все эти значки на доске были ее проклятием, когда она посещала сельскую школу. Свист хлыста, занесенного над поясницей, или удары линейкой по пальцам было не так легко забыть. А когда женщина, сидевшая напротив, выяснит, что Нэте в состоянии опознать менее четверти букв и совсем не может сложить их в слова, ее вновь втопчут в грязь, где, по всеобщему мнению, ей и было самое место.
Нэте сжала губы.
– Я согласна, фру Ханстхольм. Но я не могу.
В течение нескольких секунд они молча смотрели друг на друга, Нэте тем временем пыталась предугадать, куда придется удар, но Марианна Ханстхольм лишь улыбнулась.
– Поверь мне, милая моя, ты можешь, пускай даже и не так уж идеально. Если ты просто расскажешь мне, какие из этих букв тебе знакомы, я буду очень рада.
Нэте нахмурилась. И поскольку не происходило ничего иного, кроме того, что женщина напротив улыбалась и указывала на фанерную доску, она нехотя поднялась и шагнула вперед.
– Мне знакома вот эта буква, – начала она. – Это «Н», с нее начинается мое имя.
Фру Ханстхольм захлопала в ладоши и от всей души рассмеялась.
– Ну, значит, нам не хватает всего-то каких-то двадцати семи букв. Ну разве не прекрасно? – воскликнула она, подскочила к Нэте и заключила ее в объятия. – Погоди, мы еще покажем им всем…
Чувствуя вокруг себя эти теплые руки, Нэте задрожала, но женщина крепко обнимала ее и прошептала, что теперь все будет хорошо. В это совсем не верилось.
Именно поэтому она продолжала дрожать и расплакалась.
Тут вошел Эрик Ханстхольм, привлеченный шумом, и явно сразу заволновался, заметив блестящие глаза и вздрагивающие плечи Нэте.
– Эх, Нэте… Выплачь сейчас всю свою боль, малыш, чтобы с сегодняшнего дня скинуть ее с себя навсегда, – сказал он и прошептал слова, которые с того момента перекрыли все то зло, какое она пережила. – Ты нормальная, Нэте. Запомни навсегда: ты нормальная.
Нэте столкнулась с Ритой перед аптекой на главной улице Бредебро осенью 1961 года, и на нее мигом обрушилась новость, еще прежде чем Нэте успела поздороваться.
– Заведение на Спрогё распустили, – сообщила Рита и улыбнулась, заметив, что ее подруга потрясена.
Затем она вновь стала серьезной.
– Большая часть девушек размещены в приемных семьях, где они работают за ночлег и пропитание, так что в этом смысле мало что изменилось. Тяжкий труд с утра до ночи, и ни гроша на карманные расходы. Все быстро устают, Нэте.
Та кивнула. Уж об этом она знала лучше кого бы то ни было! Затем попыталась взглянуть Рите в глаза, но это оказалось трудно. Она не рассчитывала еще раз в жизни встретиться с этими глазами.
– Зачем ты приехала? – спросила наконец Нэте, не уверенная, действительно ли хочет услышать ответ.
– Я работаю всего в двадцати километрах отсюда на молочной ферме. Пиа – ну, та шлюха из Орхуса – тоже там пристроилась; мы вкалываем с пяти утра и до самой ночи, и нам просто жутко тяжко. Вот я и сбежала оттуда и добралась сюда, чтобы спросить, не хочешь ли ты составить мне компанию.
Хотела ли Нэте составить ей компанию? Нет, она даже ничего не хотела об этом слышать. В ней все перевернулось при виде бывшей подруги. Да как та вообще посмела разыскивать ее после всего, что натворила? Если бы не ревность и эгоизм Риты, все сложилось бы иначе. Нэте смогла бы выбраться с острова и могла бы иметь детей…
– Решайся же, подружка. Ты ведь со мной, Нэте, верно? Мы смоемся, и пропади оно все пропадом. Помнишь наши прежние планы? Англия, потом Америка… Уедем туда, где никто нас не знает.
Нэте смотрела в сторону.
– Как ты смогла меня разыскать?
Рита рассмеялась сухим смехом – сказывалось частое курение.
– Думаешь, Гитта Чарльз не следила за тобой, глупышка? Думаешь, эта сучка не измучивала меня изо дня в день рассказами о том, где и как ты живешь на свободе?
Гитта! Нэте сжала кулаки, услышав имя наставницы.
– Чарльз… А где она теперь?
– Если бы я знала, ей пришлось бы худо, – прозвучал холодный ответ.
Девушка на секунду подняла глаза на Риту. Она знала, на что способна бывшая подруга. Она видела, как та колошматила половником девушек, не желавших платить за сигареты. Тяжеловесные мощные удары, кровоподтеки от которых виднелись, когда девушки переодевались.
– Уходи, – мрачно произнесла Нэте. – Я больше никогда не желаю видеть тебя, ясно?
Рита вздернула подбородок и презрительно посмотрела на нее.